Виктор Лягин. Подвиг разведчика

К слову, в удостоверении, выданном «Отделом Экс-плоатации Московско-Белорусско-Балтийской железной дороги НКПС СССР» 29 апреля 1927 года, указано, что «Лягин Александр Ильич состоял на службе быв<шей> Орловско-Витебской, ныне Московско-Белорусско-Балтийской ж. д., с 29/Х—1882 г. по 11/ХII—1924 г. и последнюю должность занимал смотрителя платформ в Мальцев-ская, с каковой должности 11/ХII-1924 г. уволен от службы по прошению».

Но это ничего не объясняет. Последняя должность такая-то, а предпоследняя? И что было раньше? И когда он занял эту «последнюю должность»? Нет ответа…

Как видим, Виктор Лягин в анкетах и автобиографиях называет отца весовщиком, смотрителем, помощником начальника станции — всё это весьма скромные должности; сестра его говорила про телеграфиста и начальника станции, что, думается, ближе к истине. Все-таки, даже при всех столь модных тогда демократических взглядах, юная дворянская девушка скорее смогла бы познакомиться с телеграфистом в изящном мундире, нежели с весовщиком, облаченным в припорошенный ржаной мукой фартук, — хотя бы потому, что весовщик обычно обретается где-то в глубинах товарного двора железнодорожной станции, тогда как телеграфные конторы находились в самом центре населенного пункта или непосредственно при вокзале.

Кстати, если Александр Лягин действительно был телеграфистом, то отпадает и версия «замужества вопреки желанию родных» — как известно, почтово-телеграфные чиновники, желавшие вступить в законный брак, подавали соответствующее прошение начальнику своего почтовотелеграфного округа, прикладывая к нему автобиографию невесты и, разумеется, информируя о согласии ее родителей. Какой бы скандал разразился, если бы выяснилось, что начальник округа дал своему служащему разрешение на брак вопреки родительской воле! Понятно, что в таком случае чиновника, «подставившего» начальника, с треском выперли бы со службы.

Вполне возможно, что ранее Анна Александровна также могла придерживаться иной версии (про весовщика и смотрителя платформы), однако в начале 1980-х годов в нашей стране говорить правду о своем происхождении было уже не опасно. Хотя для нее, комиссара бронепоезда и сотрудницы Ленинского музея, все-таки предпочтительнее был отец — «трудовой человек», «простой железнодорожный служащий», начавший работать в двенадцатилетнем возрасте, а затем уже своим трудом и талантом выбившийся в люди, — вот она и совместила два варианта…

Ну а что делать? Для нас Анна Александровна остается единственным источником информации — имея в виду то, что она рассказала Геннадию Лисову. К сожалению, сам Геннадий Петрович ушел из жизни несколько лет назад, а потому та информация, которую он получил от сестры героя, но, вполне возможно, не мог вставить в книгу (каждые времена имеют свои собственные ограничения), так и ушла вместе с ним… Поэтому опять-таки возвращаемся к опубликованному в книге рассказу Анны Александровны:

«В нашей семье выросло семеро детей… Мама действительно жила только нашей жизнью. И тем ужаснее были удары судьбы, отнявшие у нее двоих… Первенец, всеобщий любимец Саня, примиривший маму с родными, умер от опухоли мозга в девятнадцать лет. Катя, второй ребенок, дожила лишь до двадцати четырех — ее унесла “испанка”, страшная разновидность гриппа, бушевавшая в 1918 году. Только благодаря отцу — благородному, сильному и доброму человеку — мама смогла пережить это»^{7}.

Вот в такой вот семье 18 (31) декабря 1908 года и родился Виктор Лягин.

Уточним сразу, что по причине географических пертурбаций, происходивших в нашей стране в послереволюционные годы, — а может, и по каким-то иным причинам — Виктор Александрович значился по паспорту уроженцем белорусского города Витебска. Но это было совсем не так, а в Витебске, кажется, он вообще никогда не бывал.

Семья жила в пятикомнатном деревянном доме — думается, по масштабам и условиям Сельца это было очень даже комфортно. Анна Александровна вспоминала, что, когда Виктору было десять лет, отец подарил ему коня — и он с этим конем подрабатывал, возил дрова соседям, а те потом взяли Буланого без спроса и погубили его то ли по своему недомыслию и неопытности, а то ли и по злобё, из зависти (мы знаем, что это очень по-русски) — для мальчика это было сильнейшим ударом… Но произошло такое уже позже, во время Гражданской войны.