Виктор Вавич

— А… а на балконе девушке с папиросками сидеть… вот завтра иначе поговорим. — И вдруг Виктор вытянул из портфеля сверток. Он рвал веревочку и быстро и яростно поглядывал на Танечку. — А вот… а вот, — говорил Вавич, разматывая бумагу, — а вот это видели, где ваши портреты-то бывают. Фонарь сюда! — крикнул он дворнику.

— Мой ли? — и Танечка прищурилась. Вавич вертел портрет около щелки.

— Не вздумайте только хвастать, что это я вам подарила, — сказала Таня и закрыла дверь. Французский замок коротко щелкнул и так заключительно щелкнул, что секунду Вавич молчал.

— Смотреть за этой! — сказал вполголоса дворнику Виктор и указал большим пальцем на Танину дверь.

Дворник шел впереди Виктора, размахивая фонарем.

— Потуши фонарь, дурак! — сказал Виктор. — Уж день на дворе скоро, размахался тут.

«Какому Григорию Данилычу? — думал Вавич. — Никакого нет Григория Данилыча. Полицмейстера — Данила Григорьич. Да черт, — он остановился, топнул, — да и звонить-то не могла, ведь не работают же телефоны, дьявол, не работают, кроме служебных».

Но он был уж за воротами. Городовые сидели на обочине тротуара. Они встали.

— Э, вздор, — сказал Виктор вслух, — гулящая какая-то, нашла, дура, время прохожих удить: возня только. Тьфу! — и он сплюнул для верности.

Городовые молча шагали.

Танечка узнала портрет, узнала и надпись: «Тебе от меня» — в нижнем углу наискосок.

Pardon, monsieur!

УЖ БЫЛО одиннадцать часов дня, а Виктор все еще не заходил домой и сидел на углу стола в непросохшей шинели. Курил, бросал окурки в недопитый стакан с чаем. С час в участке было тихо, как будто нехотя прогромыхивал город за окном. Виктор не знал: кончилось или сейчас, после затишки, громыхнет что-нибудь… со Слободки. Или от вокзала. Солдаты наготове. Он все время чувствовал, что во дворе стоят ружья в козлах и около ружей ходит часовой. День был без солнца. Небо как грязное матовое стекло — закрыто небо нынче.

— Да и не надо, — вздохнул Виктор и насупился в пол. Осторожно вошел городовой и стал вполголоса бубнить что-то дежурному у дверей.

И Виктор услыхал и насторожился.

— Обоих в гроба поклали, у часовне, у городской больнице. Сороченко, аж глянуть сумно, — бе-елый… аккурат сюдой ему вдарила, а сюдой вышла.

Виктор подошел.

— Что ты говоришь?

— Та я с караула сменился, коло их караул поставлен.

— Сороченко, а другой кто? — спросил Виктор вполголоса и оперся локтем о притолоку, подпер голову.

Городовой был небольшой, крепкий, он поворотисто жестикулировал:

— А тот Кандюк. Он еще живой был, как привезли. Говорить, идет на меня один. Я до него: кто? обзывайся! Когда смотрю: сбоку другой, — городовой шустро повернулся. — Я до того: стой! А он враз — хлоп с револьвера и текать, и другой за ним. Я, говорить, ему у спину раз! раз! и говорить, вот мне у боку как схватило и свисток хотел, говорить, подать, а той от угла в меня еще раза: бах. Я, говорить, и сел, полапал себя, а шинель аж мокрая и кровь зырком идеть, и, говорить, вижу, что это мене убили, и никого нема и подать свистка, говорить, боюся, бо те добивать воротятся, и нема, говорить, никого, — городовой сделал пол-оборота, — и свистка, говорить, подать мне тоже не выходит.

— Ну и как? — спросил Вавич шепотом.

— Ну, а патруль слыхал, что стрельба, тудой, на стрельбу, и аккурат человек стогнет. Кто есть? Рассмотрелись, а он уже лежит и руки так, — и городовой закрыл глаза и раскинул руки враз, — лежит и помаленьку стогнет.

— Теперь ночью стоять… — сказал дежурный.

— А днем ему долго выстрелить? — и маленький городовой посмотрел на Вавича. — Все одно, как на зверя, — ты можешь себе очень спокойно иттить… И всякого: так и меня, и тебя, и вот господина надзирателя.

Вавич молча и серьезно кивнул головой.

— А долго мучился? — спросил Вавич.

— Да не… рассказал, еще, говорят, пить просил, квасу хотел, а где ночью квасу!.. так и не пришлось… уж не попил… А сейчас там заходил у часовню, пристав, Воронин, были.

— Надо, надо отдать долг товарищу, погибшему на посту, — сказал Виктор и выпрямился.

«Не кончилось, — подумал Виктор, — нет, это не кончилось».

Виктор не мог дождаться двенадцати часов, своей смены, он хотел скорей пойти к Сороченко. Не мог толком вспомнить, какой он, Сороченко. «Белый-белый», и как будто с укоризной лежит, что за всех погиб, и теперь перед всеми он, и перед полицмейстером, и всем надо пойти к нему. «Подойду, и как он на меня глянет? — мертвым лицом», — и у Виктора билось сердце, как будто сейчас идти к строгому начальству, и душно становилось в мокрой шинели, а маленький городовой все говорил, и Виктор слышал: «Убили, и что же? Убили — и край! Как будто так и надо. Что ж? Так, значит, и засохнет? Да?» — и урывками кидал глазами на Вавича.

Вавич отошел к окну, курил в открытую форточку. Маленький городовой ушел. Дежурный шагнул два раза, он стоял за спиной Вавича, вздохнул со свистом и хриплым шепотом спросил:

— А не слыхать, этот, что стрелял, с жидов? Вавич молчал. Городовой прошел на место.

— Неизвестно, — через минуту сказал Вавич.