Виктор Вавич

— Стой! Стой! Не надо, — шепотом крикнула Надя.

— Верно, не надо. Черт с ней, — сказал Филипп. — Ничего, обвыкнет. Только стой, я масло принесу.

Филипп доставал в сенях масло и сверху с табурета говорил в стену:

— Стучать надо. Вперед в дверь постучать, а посля входить. Скажут «можно», тогда и входи.

Аннушка дула в самовар, не отвечала.

— Самовар поспеет, скажешь, — бурчал Филипп в коридоре.

— Минутку не входи, — сказала Надя из-за двери. «Делает там чего по женской части», — думал Филипп. Стоял с тарелкой перед дверью.

— Можно? — спросил через минуту Филипп.

— Возьмешь, что ль, самовар, аль мне нести? — крикнула Аннушка из сеней на весь коридор.

— Сейчас возьму! Сейчас! Орать-то нечего, сказать можно.

«Дуется, скажи на милость, — шептал Филипп про Аннушку, — угомоним».

— Можно, — сказала Наденька. Филипп толкнул дверь. Надя ладонью подтыкивала шпильки в прическе.

Филипп с любопытством глядел, какая она стала, что делала.

Наденька вымыла чашки, заварила чай. Самовар весело работал паром на столе, казалось, ходит ножками.

— Ты на нее не серчай, — говорил Филипп.

— За что же, и не думаю. Она славная, по-моему.

— Да она ничего, муж у ней в холеру помер и двое ребят, в неделю одну. С нее что взять? Дура вот, деревня, словом сказать.

Филипп смотрел, как Надя разливала чай, и думал: «Придет Егор, скажем, а она у меня чай разливает, говорит: кушайте. Сразу, значит, без слов смекнет, что у нас уж дело», — и Филипп оглядел Наденьку, как оно со стороны выходит.

— Славно! — сказал Филипп, поставил чашку и глянул на часы.

— Тебе идти? — спросила шепотом Надя.

— Аккурат в восемь часов надо на Садовой свидеться с Егором.

Наденька всегда поправляла, когда Филипп говорил «аккурат». Филипп было хватился, но Надя не поправила.

— Так вместе выйдем, — Надя все говорила шепотом.

— Не надо, зачем людям вид подавать… если кто ночевал. Я вернуся, в десять тут буду, ты посиди. Ей-богу. Куда идти? И Филипп встал.

— В половине даже десятого. — Ему не хотелось оставлять веселый стол и чашки радостные, и Надя вдруг уйдет.

— Не уходи без меня-то!

Филипп быстро влез в тужурку, шлепнул на голову кепку. Он вышел в коридор. Но вдруг вернулся, обнял со всей силы Наденьку, поцеловал в губы и метнулся к двери.

Наденька осталась одна. Самовар все еще кипел и бурлил. Надя пересела на кровать и прилегла щекой к подушке. И мысли клубами вставали, стояли минутку и новые, новые наносились на их место, и все пошло цветным кружевом в голове, а в плечах осталось Филькино объятие: твердое, сильное до боли. Отец, Анна Григорьевна маленькими проплыли в мыслях, они копошились где-то, как будто с большого верха глядела на них Надя. Даже ненастоящие какие-то.

А с этим, что вот здесь, — и Надя взглядом своим охватила залпом всю комнату, все Филины мелочи, — с этим оторваться и плыть, плыть, как на острове… и делать. И Надя села прямо и расправила плечи. Босые шаги подошли к двери и стали.

— Войдите, войдите! — сказала Надя новым своим голосом: твердым, убедительным.

Аннушка вошла. Она глянула на Надю и опустила глаза.

— Самовар взять, мне-то напиться, — шептала Аннушка.

— А вы садитесь, пейте. Пожалуйста. — Наденька встала. — Очень прошу вас. Да садитесь же!

Аннушка села на край стула. Подняла на миг глаза, глянула на Наденьку метким взглядом, как будто дорогу запомнить, снова стала глядеть в босые ноги.

Наденька сполоснула чашку и налила.

— Пожалуйста. Вот сахар.

Аннушка встала и пошла прямо к двери. Она не успела на ходу закрыть дверь. Наденька слышала, как Аннушка сделала по коридору два быстрых шага и побежала.

Она еле донесла смех, прыскала им на бегу и фыркнула в кухне во всю мочь. Надя слышала, как рвал ее смех, как она затыкалась, должно быть, в подушку.

Даль

— ВИТЯ! Витя! — только успела крикнуть Груня и обхватила прямо в дверях Вавича за голову, и фуражка сбилась и покатилась. Виктор не успел и лицо ее разглядеть, она гнула, тянула его голову к себе, прижать поскорее. Совсем обцепила голову и волокла его в комнаты, как был в шинели, и он сбивчиво шагал, боялся отдавить ей ноги.

— Правда? Правда это… что говорят? — шептала Груня. И она не давала ему ответить, целовала в губы.

— Да все слава Богу, — кое-как сказал Виктор. — Ну что же, ну ничего…

— Это правда, — говорила Груня, — двоих убили, — и слезы увидал Виктор, крупные слезы в крупных глазах. Груня глядела Виктору в лицо: — Правда?

— Городовых, городовых, — убедительно повторял Виктор. — постовых городовых.

Груня будто не слышала, она всматривалась, будто искала что у Виктора в лице тревожными глазами, а он повторял с упрямой болью:

— Городовых, двух городовых.

— Витенька! — вдруг крикнула Груня голосом изнутри, и Виктор вздрогнул. И вдруг бросилась щекой на мокрую шинель, обцепила за плечи руками, и Виктору вспомнился голос в часовне: «Матюша!»

— Да что ты, что ты, — отрывал Груню Виктор. — Грунечка! Да что ты? Это угомонится все мерами. Меры же принимаются. Войска же есть!

Груня тихо плакала, налегая головой Виктору на грудь. Фроська на цыпочках прошла по коридору. Груня отдернула голову, быстро рукавом смахнула слезы.