Виктор Вавич

— Товарищи! — крикнул студент звонким тенором. Жутким ветерком дунуло на Таню от этого голоса с высоты. — Товарищи! — повторил студент. — Сегодня вся трудовая Россия… рабочие фабрик, все железные дороги, весь народ… один человек… — ловила ухом Таня и услышала гортанный кавказский акцент, и от этого резче показались слова, и голос резал головы, вправо и влево поворачивался студент, — как один человек встал… царя и его холопов. Товарищи! Близок час… — Оратор вскинул голову, чтоб набрать воздуху, и в эту минуту крутой голос сказал над толпой:

— Довольно играться! В плети! — И помощник пристава поднял руку — белую перчатку.

Таня видела, как раскрывал еще рот студент на балконе, и вдруг неистовый вой толпы рванул улицу. Таня видела, как подняли казаки руки, как замахали нагайками, как будто стервенил их этот неистовый рев толпы, как будто голос этот забить, затоптать спешили казаки. Таню как силой поднял этот крик, ураган воплей, она метнулась с крыльца — туда! туда! во всю силу! Но соседи хватали ее, она рвалась. Тот господин, что потерял пенсне, уже втолкнул ее в парадное, захлопнул дверь, загородил собою, а Таня била по стеклу двери ридикюлем, кулаком и из разбитого стекла с новой силой рванул неистовый звук, — он рвал Таню, и она дергала, и била человека, а он закрылся рукавом и не пускал к двери. И вдруг на дверь наперли с той стороны. Толпа прохожих опрометью ринулась в двери, они неслись потоком, давили друг друга и неслись дальше, вверх по парадной лестнице, они утянули Таню на второй этаж, и Таня слышала дрожащие голоса вокруг себя: стрельба, стрельба сейчас будет. Что-то раскатом грохнуло на улице — все трепетно примолкли. Но новый раскат ясно обозначил: срыву дергали вниз магазинные шторы. Кто-то пробежал внизу, и замок защелкал — запирали парадное. Таня в слезах вертела головой, спертая с боков, и сквозь зубы говорила одно:

— Пустите, пустите!

Пронзительный полицейский свисток вонзился и засверлил у самых дверей: стой! — и звонкий топот лошади. Свисток прерывчато зачиркал дальше. Лестница вздохнула. Где-то вверху приотворили дверь. Все головы поднялись. Но дверь хлопнула с силой и громко отдался торопливый ключ: раз и два!

В Танечке стоял дикий звук, и она не знала, что уж на улице тихо, как ночью.

— Нельзя, нель-зя! Невозможно! — Таня шла, почти бежала по тротуару, говорила эти слова и с силой трясла головой Ничего не видела, и ноги сами несли по панели. — Стоят, стоят, черти, смотрят… бегут! — и Таня на секунду скашивала на прохожих, ненавистных, ярые глаза и снова трясла головой. Она вбежала по лестнице Тиктиных и опомнилась только у двери и вдруг с силой прерывисто стала тыкать кнопку звонка. Дверь отворила Дуняша. Танечка чуть не сбила Дуню с ног, толкнула в сторону пустое кресло — она видела испуганное лицо Анны Григорьевны. Анна Григорьевна полуоткрыла рот, как будто чтоб вдохнуть удар.

— Это нельзя, немыслимо! — шептала Таня, и губы бились, сбивали слова. Она прошла, как была, не раздеваясь, в гостиную, прошла взад и вперед по ковру — Анна Григорьевна смотрела на нее изломанными бровями.

Таня с размаху села в угол дивана, сжала щеки руками.

— Голубушка, что? Что? — старуха стала на колени, старалась заглянуть ей в лицо. — Что, что, милая?

Таня трясла головой и еще сильней сжала руками лицо.

— С Надей нашей? У вас она? Надя?

Танечка вдруг оторвала руки от лица, выпрямилась в углу дивана, и Анна Григорьевна увидала злые, яростные, ненавидящие глаза и увидала кровавые полосы на щеках, что остались от рук.

Анне Григорьевне казалось, что сейчас, сейчас Таня плюнет, плюнет так, что убьет. Ждала мгновения, как выстрела, не отрывала взгляда от глаз.

— К чер… — Таня не договорила и повернулась всем корпусом в угол дивана, вдавила голову в широкую спинку. Анна Григорьевна увидала, что стали вздрагивать лопатки. Она поднялась на ноги.

— Дуня! Воды! — крикнула Анна Григорьевна.

— Уйдите! — на всю квартиру закричала Таня. Анна Григорьевна вздрогнула от этого крика и бросилась вон из комнаты Дуня со стаканом спешила навстречу.

— Тише! Тише! — шептала, задыхаясь, Анна Григорьевна. — Поставьте тихонько на столик возле барышни. Боже, Боже мой, что ж это? — металась Анна Григорьевна от окна к столу. Она услышала хрип и спазмы. — Истерика! — И Анна Григорьевна вошла в гостиную.

Таня так же сидела головой в диван. Анна Григорьевна попробовала дотронуться до ее головы, но Таня вся дернулась, как от удара электричества, и вдруг глянула на Анну Григорьевну напряженным взглядом, закусила распухшую губу. Выпрямилась. Отвела взгляд. Поправила сбитую набок шляпу. Одернула юбку. Она тряским дыханием сказала:

— Про…сти…те, — она старалась успокоить лицо, успокоить в руке стакан. Она отпила половину. Анна Григорьевна смотрела на ее руки в крови, на изрезанные перчатки.

— Вам дать чего-нибудь? — говорила Анна Григорьевна, хотела спешить, но Таня покачала головой, медленно, размеренно.

— Благодарю вас. Я сейчас уйду. Не беспокойтесь.

— У вас кровь, кровь тут, — Анна Григорьевна показала на своем лице.