Виктор Вавич

- Да с ума вы сошли, Танечка! За что? Несчастье кругом, а вы... Танечка!

И Анна Григорьевна наклонилась и сильно трясла Таню за плечо, как будто старалась разбудить.

- Ведь часу нет как городовой ушел. Обыск был. Таня вскинула глаза.

- Надю искали. Засаду оставили. Милая! - и в голосе и в глазах Анны Григорьевны были слезы. - Голубушка! - всхлипнула Анна Григорьевна и увидела, что можно обнять Таню, и она прижимала ее всей силой и плакала неудержимо свободной бабьей рекой, широкими слезами.

Таня гладила старуху по голове, откидывала со лба мокрые седые волосы.

- Не могу, не могу, - всхлипывала Анна Григорьевна, - извелась, за всех извелась! Саньку понесло! Куда? - и она смигивала с глаз слезы, чтоб верней видеть Танин взгляд. - Куда? - вдруг остановила плач Анна Григорьевна, она держалась взглядом за Танины глаза. Танин взгляд дрогнул, на миг раскрылся, как крикнул. - Ну скажите, куда? - и Анна Григорьевна трясла Таню. - Знаете, знаете? Ну, не мучьте! - и она целовала Таню в плечо. Таня отвела глаза.

- Вот вам честное слово - не знаю. Не пропадет! Таня встала. Анна Григорьевна с дивана спрашивала еще заплаканным взглядом: "правда? не пропадет?"

- Руки бы умыть... - сказала Таня, усиленно разглядывая свои руки.

Анна Григорьевна вскочила:

- Да, да! Что я! Как это вы?

- Пустяки, - улыбалась Таня, - это я стекла била со злости. Я ведь ужасно злая, - болтала Таня и сдергивала разрезанные перчатки, они прилипли от крови.

- Осторожней, осторожней! - говорила Анна Григорьевна, поливала на руки Тане. - Смотрите, нет ли стекла. Стойте, я сейчас бинт достану. Бинт надо.

- Мы ведь все одинаковые, - говорила Анна Григорьевна, заворачивая бинтом Танины холеные руки, - все мы одни - нет! нет! я уж сама, - Анна Григорьевна деловыми руками кутала Танины пальчики. - Вот когда дети будут - все одни, все сравниваемся... А это все до детей, - и Анна Григорьевна решительным узлом завязала марлю на тонком запястье.

Она пошла прятать остатки бинта и вошла с туманом в глазах. Она не глядела на Таню, а в угол, и говорила, как одна:

- Ах, как меня Надя волнует, - и шатала осторожно головой.

- Спасибо! Прощайте, - сказала Таня.

Анна Григорьевна все смотрела в угол, покачивала головой. Танечка пошла в переднюю, она уже взялась за дверной замок, как вдруг Анна Григорьевна окликнула:

- Стойте, стойте! Забыли! - и она полубегом спешила к Тане: - Это ваш, наверно! - она протягивала сверток. Там был цвет. Танина рука взяла сверток - забинтованная, неловко.

- Ах, merci! - сказала Таня и толкнула дверь.

Таня спустилась один марш и стала на площадке. Ей вдруг не стало мочи идти - как будто вдруг ничего не стало и некуда идти. Она стояла и хмурилась, чтоб надуматься. Но брови снова распускались, и только пустая кровь стучала в виски.

Внизу хлопнула с размаху дверь, гулко в пустой лестнице, и вот шаги, быстрые, через две ступеньки. Таня насторожилась, дрогнула, смотрела вниз - да, да! Санька Тиктин, криво поднят ворот, шинель расстегнута, и крупно дышит, и смотрит как с разбегу - узнает ли?

- Здравствуйте! - сказал Санька запыхавшимся голосом, кивнул, не сняв фуражки.

- Оттуда? - спросила Таня шепотом и глядела в глаза пристально и строго.

Санька кивнул головой и стоял, опершись о перила, трудно дыша, но все еще чужими глазами смотрел на Таню.

- Наври своей маме, что видел Надьку, - вдруг на ты, первый раз на ты, сказала Таня и придвинулась ближе, - скажи, что видел с товарищем, что ли. И сам приди в человеческий вид.

Таня, закутанной в бинт рукой, прижала на место Санькин ворот. Прихлопнула. Она еще раз строго оглядела Саньку и пошла вниз по лестнице.

Санька дослушал шаги, и хлопнула басовито парадная дверь.

Огонь

ФИЛИПП сразу залпом вдохнул утренний воздух. Натягивал его в грудь и выпускал ноздрями, встряхивал головой.

Осень будто остановилась отдохнуть - было тихо и сухо.

"А она там у меня сидит и дожидается; приду, а она есть, - думалось Филиппу, и ноги быстрей шли, - а вдруг и не дождется? Эх, черт, и ведь никак не думал и кто б сказал - не поверил", - Филипп улыбался и отмахивался головой - "не гляди!" - кричит, и вспомнилось, как сжалась от стыда, пронзительно как! Эх, милая ты моя! А потом пошла в голове вместе с шагом плыть теплая кровь - то шире, то уже, наплывала на глаза, и Филипп не видел, кому давал дорогу. Не слыхал шагов по привычным мосткам, и только на панели у пробочной фабрики отошла теплынь. Городовой окликнул:

- Проходи мостовой! Свертай право!

Филипп глянул: трое городовых с винтовками ходили под окнами фабрики. Филипп глянул в окна: как будто тихо, стало, бастуют. В последнем окне он заметил свет - будто кто шел с керосиновой лампой. Но стать было нельзя. Филипп еще раз оглянулся.

- Проходи, проходи! - крикнул вдогонку городовой.