Виктор! Виктор! Свободное падение

Как ни крути, теперь для осуществления плана готово все. Но есть два сдерживающих момента. Периоды черной депрессии должны развиваться у Мортена Мартенса медленно и правдоподобно; когда грянет последний аккорд, им сразу должна прийти в голову единственная правильная мысль. Плюс зима, а он серьезно сомневался, что сможет насладиться отшельничеством в холод и ветер.

Убежище, вульгарно именуемое рыбачьей хижиной, которым он и собирался воспользоваться, зимовало так из года в год, но он не думал, что такое по силам человеку. Наткнулся он на это укрытие совершенно случайно. Отпуск 1977 года он с Кари и Анитой проводил на Фрейе. Они сняли пустующий домик на Квистене, к которому прилагалась старая посудина с навесным мотором. В один из спокойных солнечных дней они отправились на ней к Шлетрингскому маяку недалеко от Титрана. Море сияло как мытое зеркало. Тем не менее они все время шли вдоль берега, потому что ни он, ни Кари не были искусными мореходами. Он до сих пор помнит, как сидел на банке, сжимая в руке стартер мотора — Кари на скамье в центре лодки, обняв Аниту. Кари в бикини, Анита в рыжем спасательном жилете. Последнее их с Кари лето; последние хорошие дни вместе. Он правил на восток по спокойной солнечной глади, и по левую руку все время открывались новые и новые бухточки и вырастали низкие гладкие скалы. Он помнил вспугнутых ими птиц и двух морских свиней, неожиданно вынырнувших из воды и перепугавших его до смерти.

До Шлетринга они не добрались. Примерно на полпути, в сорока минутах плавания вдоль шхер, отделявших Фрейю от Фрейяхавет, они обнаружили первое за все это время жилище. Красивое? Примитивная хижина, так органично сливавшаяся с горой, что они бы в жизни не увидели ее, когда б перед ней не скакал, призывно размахивая руками, какой-то человек.

— Жертва кораблекрушения, — предположила Кари.

Он затушил мотор, лодка легла на левый борт и сбавила ход. Пока лодка неспешно дрейфовала к берегу, их вдруг озарило: да это же просто рай в миниатюре. Хижина была встроена в небольшую расщелину в скале, перед ней — собственные пляж и бухточка с ноготок. Справа, у небольшого мыса, служившего причалом, привязана лодка. А призывно махавший им человек стоял в рубахе у мольберта и рисовал. Менее всего они ожидали увидеть в этих богом забытых шхерах такую проплешинку умиротворенности и цивилизованности. Хозяин пригласил под влиянием внезапного порыва, но был рад им.

— Добро пожаловать на Свартнаккен! — он произнес это так, что у них сложилось впечатление, будто он поджидал именно их.

Живописца звали Сигурд С. Нурдванг. Тогда, четыре с половиной года назад, ему не было еще и шестидесяти. Позднее они выяснили, что вообще-то он южанин, а в Трондхейм переехал потому, что, как и многих, его приворожило неповторимое освещение города у фьорда. Внешностью он напомнил Мартенсу Турольфа Эльстера; художник все время откидывал со лба серебряную прядь.

— Не подумайте, что я живу здесь круглый год. У меня прекрасная холостяцкая берлога в Трондхейме. А здесь я провожу шесть-восемь недель, но неизменно каждое лето.

Без церемоний Нурдванг сервировал на причале кофе и подал к нему свежие кексы, испеченные им в печке. Как он убивает время здесь?

— Наоборот, проблема, как его растянуть подольше. Когда позволяет погода, люблю постоять за мольбертом: чаще здесь, а иногда перетаскиваю его куда-нибудь на холмы. В хижине вечно то одно требует ремонта, то другое. Здесь всегда разыгрывается аппетит. Когда на улице темнеет, я перебираюсь в дом, читаю и пишу. Короче, я здесь живу!

Последняя фраза поразила Мартенса.

— Но все же тут довольно одиноко?

— Как раз напротив, молодой человек. Подумайте только, это же привилегия — иметь природу в своем безраздельном распоряжении. Иногда хочется убраться подальше ото всех людей, какими бы они ни были милыми. Здесь даже лодки редко проходят. Только птицы, рыбы, камни и море.

Он одолжил им бинокль и поименно перечислил все до одного острова вплоть до горизонта на северо-восток, с той стороны залива Фрейяхавет. Он провел их по своему личному Эдему, называвшемуся Свартнаккен, и показал все, большие и маленькие, тайны. «Эту бухту мы называем Свинячей, потому что пять лет назад здесь вынесло на берег дохлого поросенка». Они не знали, как реагировать, Кари подмигнула гиду. Непонятно было, почему художник Нурдванг, не устававший расписывать несравненные прелести отшельнической жизни, пригласил их к себе и пожертвовал ради них устоявшимся распорядком островного бытия. Он с энтузиазмом учил Аниту, которой только исполнилось десять, названиям растений, изредка встречавшихся в обращенных на север трещинах.

— Колокольчик, — говорила Анита.

— Campanula rotundifolia, — поправлял он. — А вот тот желтенький относится к многочисленному семейству ястребинок. Другими словами, Hieracium.

Анита передернула плечами, ей больше нравилось наблюдать за нравами обитателей мелких озер-лужиц.