Виктория

- За то, что она полюбила иностранца, - резюмировала Элиза, - Вы не понимаете, что надо что-то делать? Не ломайте Жаку всю жизнь!

Родители не ожидали от дочери такого странного намека, разве они ломают ему жизнь? Что от них-то зависит?

- И потом, она не католичка, - пожала плечом Барбара.

В это время в комнату вошел Жак. Он засунул руки в карманы брюк почти по локоть, так и бухнулся на колени, не вынимая рук, опустив голову.

- Ты что, сынок? Встань!

- Я не стану без нее жить...

У Хендрика зачесалась рука.

- Как ты можешь говорить матери такое!

Но Барбара смотрела на сына и лихорадочно искала слова, выход искала, спасение для сына и понимала, что спасение это - сидит сейчас одна одинешенька на кухне и боится их решения.

- Он - твой сын, дорогой, он - также отчаянно любит и готов на все. Что же из того, что он говорит об этом вслух.

- Поднимись и сядь, - приказал отец и выдвинул стул для сына, - Что ты хочешь, помимо суицида?

- Ты знаешь. Если мы обвенчаемся, ее никто не тронет.

- Как это мало - жениться только, чтобы она осталась в стране, заметила Элизабет.

- Помолчи, - снова бросил отец, но Жак перебил его:

- Ты не права, Элиз. Я всегда знал, что люблю Вику, но я только сейчас узнал, насколько она мне дорога, я сидел и думал, я представлял и не мог представить жизнь без нее. Бог уже все решил и давно наметил: она была создана для меня, почему же мы должны позволять им увезти ее?

- Ну, кстати, Бог ничего не говорил об этом нам с отцом, - заметила Барбара.

- Конечно, ведь нам прочистили уши лагерные надзиратели, мама.

Барбара потупилась, долгая пауза зависла над столом, Жак посмотрел в противоположные окна. Там было темно. Барбара поднялась и вышла из комнаты.

Она подошла к Вике, все еще сидящей в большой кухне, на табурете.

- Виктория. Мой сын хочет на тебе жениться и он просил нас об этом, сказала она по-фламандски, - Я понимаю его. Мы все понимаем его. Мы хотим ему счастья, да и против твоего счастья ничего не имеем. Ты понимаешь меня?

Вика кивнула. Она все понимала по тону.

- Ты хозяйственная, и ты заботливая. Ты скромна и у тебя неплохие манеры, может быть, вы и смогли бы быть хорошей парой. Но, очевидно, для тебя, как и для нас окажется непреодолимым вопросом вопрос твоей веры. Не отвечай мне сейчас! Я знаю, вы там в Советском Союзе все неверующие, но в тебе, в твоей крови все равно - другая вера, а по сути другая религия другая жизненная традиция, отличная от нашей. Это очень большой барьер. Это не просто отличие в крестном знамении, в списке святых и прочих формальностях. От католицизма рождается один уклад и способ мировосприятия, от православия - другой. Не хуже, не лучше, другой, как ты адаптируешься во Фландрии? Как? Ведь брак - это на всю жизнь. Не лучше ли сейчас отказаться от этой попытки, девочка?

Элиза пришла на кухню и тихонечко стояла за спиной матери.

- Мама, я переведу ей это на немецкий, а ты иди в комнату, тебя зовет отец.

Барбара поджала губы и ушла. Через пять минут хлопнула входная дверь.

Жак лежал на своей кровати ничком, Вика впервые вошла в эту комнату.

- Кто там ушел? - спросил Жак.

- А что, если я - я ушла? - Вика удивилась, что Жак не выглянул в коридор, ведь она и впрямь еле сдерживалась, чтобы не убежать на улицу - как же тягостна была эта ночь!

- Нет, ты не можешь меня бросить. Иначе зачем мы выжили?

- Да, ты прав. Это твой папа, Барбара сказала, что он скоро вернется.

- Куда это он в десять часов ночи?..

Еще через полчаса Хендрик вернулся. За ним в квартиру вошла женщина в черно-белых одеждах, старая женщина, в движениях которой была уже заоблачная легкость.

- Вот, мать Магдалина, это наши дети.

Старушка остановилась перед вышедшими в прихожую Викой и Жаком. Она посмотрела на них, словно они были нарисованы на картине, одобрительно кивнула и сцепив пальцы на животе, направилась в гостиную.

- Пусть пока побудут в своей комнате.

Барбара и Хендрик поспешили выполнить указание монашки и вошли в гостиную одни, закрыв за собой двери. Хендрик усердно старался угодить во всем невесте Бога, чрезмерно выказывая свое почтение. Он опускал глаза перед ней и ждал повода показать свою осведомленность в вопросах церковного этикета.

- Садитесь тоже, - предложила мать Магдалина, - вашу проблему, мадам Смейтс, ваш муж нарисовал мне по дороге. Это похвально, что вы обратились за советом к церкви. Что вас смущает?

- Различие в вере, она русская.

- Сколько они знакомы?

- С сорок третьего года, кажется. Они оба были в фашистских лагерях. Там и познакомились. Она мужественная девочка.

- У вас есть сердце? - вдруг спросила монашка.

Лицо ее при этом не выдавало укора, она словно и впрямь интересовалось, есть ли сердце у Барбары.

- Так что вы чувствуете своим материнским сердцем, что оно вам подсказывает? Любят они друг друга? Вот, к примеру, ваш сын?

- Мой мальчик? - Барбара задумалась, - А знаете, матушка, у него уже было увлечение. Девушка жила напротив, он был совсем другим. Я не чувствовала, что ради нее Жак перевернет небо и землю. О, простите, матушка. Но это так.

- Сейчас он сказал нам, что покончит с собой...- угрюмо добавил Хендрик.