Виктория

По обочинам асфальтированной дороги, в тяжелых кирзовых сапогах шли солдаты, покрикивая по-немецки. Сначала не все понимали эти команды. Но когда застрелили одну девочку, просто споткнувшуюся и полетевшую носом вперед из строя, команды эти начали воздействовать и без перевода.

- Посмотрите на нее, - снизив голос, подковыривала Лена, - Лялька, а что ты ныла вот на этой же дороге год назад? Я самая невезучая, я самая несчастная. Теперь ожила, ругается!

Так у них повелось не сразу, ближе к весне, когда девчонки стали бегать на площадку. Лену стали называть Лелей, а Валю - Лялей. Это, кажется, французы придумали.

- А я и сейчас так думаю, Леля, - вздыхала крупная запыхавшаяся Валя, Вот смотри, сколько я на площадку с тобой хожу, а чтобы кто нибудь на меня запал. Даже места приткнуться не находишь порой. Ой, как же есть охота!

Охранники делали привал посередине дороги, когда колонна проходила два с половиной километра. Лагерь делили на три части и вели к заводу по разным дорогам. Девушек из Викиного барака и соседей, единственный в лагере барак с нидерландками и норвежками, вели по грунтовке до поворота на хутор Ротвиль, потом справа от леса они шли к этому большому ухоженному, как дом пастора, населенному пункту, который не был похож ни на деревню, ни на городок - они проходили его стороной, лишь начало домов и местный белый костел выходили к их пути, потом дорога резко выскакивала на шоссе, а вот уже по шоссе вели их километра полтора до поля, на котором делали привал.

- У вас мысли только об одном, - замечала Вика и, кряхтя, падала в траву.

Через пять минут девушек поднимали и вели дальше.

Той зимой, когда их первый раз привели на завод, они устали уже в дороге. Идти было скользко, они не чувствовали голеней, по ним можно было стучать, как по дереву - звук был похожий. В дороге молчали, глазея по сторонам и стараясь не поскользнуться на покрытом наледью асфальте. Все думали о предстоящей работе, страшась - выдюжат ли. А что если работа окажется непосильной?

Они подходили к какой-то непонятной насыпи, присыпанной снегом. Вниз спускалась дорога. Оказалось, завод был подземным, огромные двери ангара заглотнули их, как рыба-кит. Их остановили в первом же зале, разбили на отряды и развели по цехам. Вику и еще человек тридцать, отобранных молодым человеком в спецовке, долго вели по узким еле освещенным коридорам, пока не привели в такой же темный цех. Там уже работали женщины. Принимали по конвееру из соседнего зала металлические полые цилиндры и складывали их в ящики.

В цеху было натоплено и пахло маслянными красками, резиной и механическими маслами.

Вика не заметила, как отогрелась. Оказалось, что Лены и Вали в ее группе не было. Валя последнее время не давала им с Леной покоя. Начиная с прибытия в распределительный лагерь, она давила своей аппатией, нежеланием жить, кляла судьбу и все время спрашивала: "Ну, почему я? Почему я родилась в Ростове, а не на Урале, почему я оказалась дома, когда они за мной пришли, почему я не сбежала по дороге?"...

Им показали, что они должны делать. Тряпками, смоченными в масле, они должны были протирать эти цилиндры и лишь потом складывать в ящики, другим поручили покрывать эмалью какие-то непонятные металлические крышки, похожие на крышки банок с технической масляной краской, которые Вика когда-то покупала для покраски своего старого сарая.

Она взяла в руки кисть и окунула ее в таз с краской. Тягучая густая масса потекла обратно, резкий запах разнесся кругом - Вика надышаться не могла.

Немецких женщин увели из цеха. Солдаты из охраны сели к стенкам, по двое. Цех был большой, кубический, сверху свешивались какие-то провода, по стенам шли трубы, собираясь в узлы над самым полом. Под конвеером шли другие трубы и другие провода, над самыми головами девушек светились трубчатые неоновые лампы, от которых быстро слепли глаза.

Вика была в азарте. Глаза ее горели. Она не то, чтобы очень хотела перевыполнить план фашисткого командования по крышечкам, не то, чтобы истосковалась по работе на фашистскую победу, просто она сжимала в пальцах кисть и знала, как облегчить и упростить свою работу, чтобы ни одна капелька не измазала пальцы, а эмаль бы ложилась ровным гладким слоем.

- Красивый цвет...

Круглолицый нагловато улыбающийся офицер стоял рядом и, перекрикивая гул конвеера, показывал на тазик с эмалью.

- Красивый, - согласилась Вика, ответив по-русски.

- Вы из какого барака?

- Из первого.

- Хорошо. Гут.

Так она впервые увидела Тоггарда. Он посмотрел на нее, словно зацепился взглядом, как крючком, начал уже отворачиваться, а взгляд еще не переводил, повторил:

- Гут.