Виктория

Вика ходила между рядами с веником, потом промывала приборы, потом подносила в саму лабораторию порошки вместе с остальными. Порошки в тяжелых полиэтиленовых пакетах приходилось таскать из подсобного помещения, что располагалось еше ниже уровнем, покатый подъем куда было особенно трудно преодолевать.

- Фроляйн Роза, неужели вы ездите в такую даль из города? - Тоггард играл роль самой пристойности, опуская ресницы и проводя лишь кончиками пальцев по руке девушки, сидевшей перед ним.

Одновременно, он косился на Вику, но ее в тот момент послали замести мусор в другом углу зала. Впрочем, Эриху Тоггарду впервые пришло в голову попробовать и немочку. Она казалась той самой овечкой, которая только и ждет, чтобы ее сцапали и уволокли в кусты.

- Здесь очень много городских жителей, нас привозит автобус.

Она смущенно улыбалась, раздувая ноздри и покачивая головой, как индийская танцовщица.

- Как же вас зовут, ничего что я спрашиваю?

- Роза, а вас?

- А меня зовут Эрих, Эрих Тоггард. Я пастух - пасу, как Господь Бог вот этих заблудших овечек, забочусь о них, защищаю о искушения.

- Они такие молоденькие, - вздыхала Роза, - ну, посмотрите, вот эта девочка, она очень похожа на арийку, не правда ли.

По проходу на них шла Вика, катя тележку с новыми мешками. Она видела, как Тоггард заигрывает с блондинкой в рюшках, радовалась этому зрелищу и благодарила своего ангела-хранителя, наконец-то взявшегося за свои прямые обязанности.

- Так где вас можно увидеть милая Роза?

- Вы хотите меня увидеть?

- С первого же дня. Я боялся подойти к вам.

На обратной дороге во время привала Вика оглянула местность. Сидеть на земле пока еще было невозможно. Туда, куда девушки бегали по нужде прошлым летом и даже зимой - теперь пробраться было невозможно. С земли как раз сошла вся влага и пропитала ее, как вату. За этим холмиком шло поле, уже пропаханное разочек трактором. За ним в легкой сиреневой дымке стоял голый лесок, просматриваемый далеко, в глубине его виднелись березы.

- Да, как раз все, - заключила Вика, - пока подготовимся, все высохнет. Давайте планировать на май. Валя нам наберет целофана. Мы в него сложим теплую одежду и спрячем ее там, за горкой. Зароем в землю.

- В мае уже тепло будет. И трава по пояс.

- А ночью? Я беру на себя ориентировку по сторонам света. Лена, у тебя сила воли - ты отвечаешь за провизию. Мы тебе будем сдавать, а ты прячь, чтобы мы не знали, копи сухарики, тоже спрячем здесь в тайнике. И смотрите ни гу-гу своим французам, все-таки капиталисты, кто их знает...

Весна - душа нараспашку - весна в неволе - все равно весна, врывается, прочищает застоявшуюся кровь, вселяет беспричинную радость, приближает свободу, поднимает вверх - в облака!

Во всем живет весна, ее лечебный ветер холодит виски, остужает раны, передает привет с родной Кубани, с реки Белой, с родины. А по ночам поют птицы. Они заглушают лагерную тишину, они тоже антифашисты - эти милые грачи или как их там по-немецки. Они поют над лагерной дырой, в которую уже ушли, как в кратер вулкана десятки молодых жизней, они настойчиво вызывают их из небытия своим "сьюить-сьюить", они говорят им на своем ласковом языке: "жить-жить!"

А девчонки не спят по ночам, они вздыхают, они спрашивают друг у друга зеркальце и забывают возвратить, потому что наконец-то их отражения начинают им нравиться, наконец-то они узнают себя там, в серебрянном осколочке, который привез их детские веснушчатые мордашки, курносые носики и ждущие любви губы с родины от родимых хат и со столичных площадей. Там, в тех зеркальцах остались они юными беззаботными комсомолками, готовящими стенгазеты и разглаживающими широкие белые ленты для утренника. Там остались их комнаты с глобусами и куклами, их учебники, их братишки, сестренки и старые няни, их города, смятые под пятой немчуры, но вот они видят себя, расцветших, как почки в соседнем лесу, как трава по бокам бетонной аллеи, и им снова мила жизнь, в них снова зарождается способность любить и желание любви. И мощное предощущение, предчувствие любви кажется им самым верным доказательством их молодости и возможности счастья.

Гости собрались к трем. У Ауфенштаргов был милый дом, хотя и напоминал снаружи хлев. Это был большой белый дом, на выпуклом холме, окруженный низкими деревьями и кустарником. К дому вела буковая аллея, вокруг раскинулись поля, уже выпустившие маленькие всходы. Словно зеленая роса на черной сочной земле, прозрачная зеленая пленочка - устилали землю эти ростки.

Франц Поппер был приглашен молодым Ауфенштаргом в числе других начальников второго уровня на крестины младшего, третьего ребенка. Впрочем, слегка изогнутая спина его невзрачной женушки выдавали их причастность к кроличьему роду. Плодовитая оказалась парочка.