Виктория и Альберт

После восстания французского народа в 1792 году раскаты революции эхом прокатились по Италии, и Австрийской империи пришлось сохранять свое господство там с помощью армии в семьдесят пять тысяч штыков и ружей. Памфлеты, написанные Робеспьером и Маратом, снова распространялись во Франции. Всю Европу потрясала лихорадка недовольства, особенно те страны, которыми пытались управлять более сильные в политическом и военном плане государства. Народные массы требовали справедливости и реформ. Прогнившая династия Бурбонов выглядела смехотворно, оставив Луи-Филиппа, сына Дюка Орлеанского, голосовавшего за казнь Луи XVI и впоследствии также погибшего на гильотине, преспокойно сидеть на троне своих предков, получив титул короля Франции. Монарх, происходивший из среднего класса, нес на себе клеймо предательства своего отца. Виктория ему не доверяла. Она ненавидела фальшивую униженность в суверенах. Альберту он тоже не нравился. Принц подозревал, что Луи-Филипп попытается возродить Францию как великую и властную державу.

Но хотя Луи был слабым политиком, он представлял собой единственный противовес мощной группировке, агитировавшей за провозглашение республики. Виктория, как никто другой, горячо поддерживала права других монархов, какими бы слабыми, тираничными или просто глупыми они ни были. По ее мнению, безопасность всех королевских династий зависела от безопасности каждого взятого в отдельности трона.

Но к возмущению и ярости королевы и Альберта, лорд Пальмерстон совершенно ясно высказался, что он абсолютно не согласен с подобной точкой зрения. Он был верен английской короне, но открыто выражал презрение к глупому монарху Франции, ненависть к русскому деспоту и совершенно наплевательское отношение к судьбам правителей Португалии и Испании. К огромному удовольствию английского народа и к возмущению своего премьер-министра он во всеуслышание выражал симпатию требованиям народов Европы предоставить им свободу слова и республиканское правительство. Он отправлял за рубеж дипломатическую почту, выражавшую поддержку либеральным движениям и осуждавшую реакцию.

Чтобы каким-то образом контролировать его действия и высказывания, королева просматривала каждый документ и телеграмму, прежде чем отправлять их за рубеж. Она обнаружила, что ее министр иностранных дел постоянно менял текст в соответствии со своими взглядами или вообще не отправлял нужные бумаги. Отношения между двором и кабинетом министров настолько накалились, что Рассел боялся появляться на глаза королеве. Но Пальмерстон не обращал никакого внимания ни на намеки, ни на прямые приказания. Он заявлял, что его политика отражает общественное мнение и что он, конечно, уважает заботы ее величества о королевских особах других стран, ведь некоторые из них к тому же ее родственники, но обязанность Англии состоит в том, чтобы указывать им на ошибки. Англия даровала своему народу реформы, в то время как эти идиоты за рубежом отказались сделать это. К владениям Англии прибавились Австралия и Цейлон, и ей удалось сохранить Канаду, тогда как Австрия и Россия прибегали к силе своих армий, чтобы удержать то, что у них еще оставалось.

Феодализм и священное право помазанника Божьего ушли в прошлое, и попытка вновь насаждать их могла привести к катастрофе, не говоря о том, что это было просто безнравственным. Пока тысячи ирландцев умирали от голода, палата общин приветствовала эти речи и занималась любимым времяпровождением, состоящим в том, что ее члены отчитывали чужака, глядя на него сверху вниз. И возглавил крестовый поход смелый, с железными нервами ирландец, ставший большим англичанином, чем все остальные англичане вместе взятые – лорд Пальмерстон.

Против него были направлены амбиции Стокмара, политика Альберта и гордость Виктории. Долгая и жестокая борьба между королевой и конституцией началась.

Глава 16

В спальне дома в Брокете царила тишина. Такая странная, которая сопутствует только конвульсиям человеческого отчаяния и болезни. За окнами шальные ноябрьские ветра срывали последние листья с деревьев.

Уже стемнело, и горели две свечки возле постели с пологом. Они роняли призрачный свет на черты лица осунувшегося, покоящегося на подушках. Он был совершенно сед, кожа плотно обтянула его благородный лоб и орлиный нос, губы стали синими, и дыхание едва теплилось в его изможденном теле.

Взглянув в его глаза, полуприкрытые веками, можно было заметить, что он еще пытается бороться за жизнь. За последние два дня Мельбурна совершенно измучили конвульсии. Его тело и разум нестерпимо страдали от боли, и теперь наконец на него сошло блаженное спокойствие. Духи покинули его – кровавые воспоминания о чартистских восстаниях, об измученных людях в наручниках, которых по его приказу ссылали в Австралию. С ними ушли тени ненавистных ему людей, согнувшихся под тяжким бременем голода и непосильного труда, которым он не пожелал помочь.