Виктория Виктора

– Ладно. Буду ждать на улице, – она кивнула мужу, а затем обратилась ко мне, не вынимая сигареты изо рта. – Твоя комната не готова, поспишь у нас в спальне. Виктору организуем раскладушку в библиотеке. Подумай и скажи, какие обои нравятся: розовые в цветочек, или радуга… – чем больше округлялись мои глаза, тем меньше терпения оставалось в углу её губ. – Да, хоть ядерный гриб на всю стену! Мне пофиг! Только заранее скажи, я поклею.

И она ушла, как и явилась – гоня впереди волну воздуха, оставив позади жар, запах пота и недоумение окружающих.

Прямолинейность и активность были причислены мною к достоинствам будущей опекунши. Немного смущал её возраст – 34 года, хотя выглядела она моложе. В течение последней недели мая мы созванивались трижды. Всякий раз по видеосвязи Синди хвасталась продвижением ремонта.

– Поменяла проводку. Теперь не закоротит, – камера в её руке накренилась. – Ламинат вчера привезли, – Синди постучала пяткой по полу.

Они с Виктором купили дом в пригороде, и хотя жильё было в хорошем состоянии, Синди решила заняться ремонтом. Она оказалась мастером на все руки. Её природная неусидчивость подпитывалась кипучей деятельностью. Синди открыто тосковала об оставленной работе, сетовала на внезапный отпуск, взятый ради оформления опеки. Жалобы звучали обидно для меня – причины её расставания с любимым занятием, но смелости заявить об этом напрямую не хватало.

В отличие от жены, Виктор являл собой воплощение тактичности и иногда даже навевал скуку как собеседник, но перед его идолом внешности преклонялось всякое молчание.

То ли по милости высших сил, то ли по прихоти случая, одно из наших последних свиданий под крышей интерната происходило без посторонних. В предзакатном свечении кожа Виктора приобрела красноватый оттенок, как у индейского вождя, а глаза поменяли цвет с небесно-голубого на царственный пурпур.

Он всегда называл меня полным именем. Желая поддразнить, я отвечала ему тем же:

– Виктор, как ты познакомился с Синди?

– При встрече я подошёл к ней и взял за руку.

Весьма самоуверенно. Первым порывом было спросить: «А не съездила ли она тебе за это по уху?» Но поразмыслив, я решила, что красота Виктора – лучшая защита от озлобленности и возмущения окружающих.

– Что-то не так?

И вновь я поймала себя на мысли, что вопрос Виктора немного странный.

– Всё норм. Просто Синди… ну, выглядит далёкой от романтики, – сорвавшаяся с моих губ бестактность вынуждает умолкнуть. И поскольку безмятежное лицо Виктора не омрачила ни единая складочка, я, собравшись с духом, закончила мысль:

– Меня никто никогда не брал за руку, – лукавлю, ведь первое воспоминание из детства – поход с мамой к песочнице. И солнце светит, и мамина рука излучает тепло. Но упоминать об этом сейчас не хочется. Ведь тогда получается, что в моей жизни было что-то хорошее, и у меня нет причины для душевных страданий; нет нужды то и дело касаться изуродованных мочек, напоминающих о гневе пьяной матери, вырвавшей серебряные серьги у маленькой дочери с «мясом».

И я рассказываю Виктору об этом случае – беззаботно, словно такое происходит в каждой семье. Затем упоминаю многочисленных маминых посетителей, от которых в последнее время я предпочитала уходить на улицу; о битых бутылках, приездах полиции, доброте соседей и участкового.

Слёзы срываются с ресниц – не по размеру тяжёлые, под их массой ломается мой будничный тон, и я уже рыдаю:

– Как же я её ненавижу! Лучше бы она умерла!

Виктор долго смотрит на меня, и я уже не знаю чего ждать: упрёка или поцелуя, как вдруг в моей руке оказывается маленький ключ. Я принимаю подарок с недоумением, ведь ключи от нового дома давно лежат в личном шкафчике.

– Отдам машину, как только сдашь на права, – поясняет Виктор.

От волнения я забываю поблагодарить; не переставая улыбаться, провожаю Виктора до двери и машу вслед уезжающему со школьного двора будущему. Бока Фольксвагена объяты алым закатом, как и мои щёки, и тут их цвет становится бурячным – я вспоминаю, что оставила ключ на столе.

8

Не такие уж крутые ступени в этой школе, и не такие уж длинные коридоры, если быстро бежать. Хотя времени навоображать себе подлого воришку оказалось достаточно. Я выросла в неблагополучном окружении и давно лишилась иллюзии о сохранности случайно оставленных вещей. Но ворвавшись в комнату, уличаю не одну из однокашниц, а хорошо знакомого Игоря.

При моём появлении взгляд психолога мечется по углам, чуть ли не выскакивает из окна, пока руки прячут за спину выуженный с полки телефон, который я не видела в течение всего свидания с Виктором.

– Это что? – ответ очевиден, но я жажду подтверждения на словах. – Ты снимал нас?!

От злости у меня даже волосы встают дыбом. Рассвирепевшей кошкой я прыгаю вокруг Игоря, пока тот ловко уклоняется от моих ногтей и обвинений: «Извращенец долбанный! Сволочь!» – самое безобидное из многообразия уличного лексикона.

– Вика, хватит. Перестань, – с несчастным видом Игорь до последнего защищает собственность.