Виктория

Виктория скоро встала. Поискала коровьего молока — нашла крынки на подоконнике. У матери на улице уже поднялись вареники, она принесла скромное угощение, поставила на стол и снова припала к дочери.

— Ой и не верится. Ты ли это?

Потом мать спрашивала по-женски жеманно, изменилась ли она, постарела ли. Потом Виктория спохватилась, достала фото мужа и детей. Елизавета Степановна одела очки и стала причитать, находя в личиках детей сходство с чертами предков своих, братьев, дядьев, соседей и членов правления совхоза. Достала свой альбом и стала хвалиться детками Ванечки, своего старшего сына.

Обедать ходили к брату, Ваня оказался рослым, плечистым и совсем взрослым, таким Виктория не могла и представить его.

— Стриженый, — только и произнесла она, когда открыла дверь его дома.

— А ты изменилась, ты совсем не такая. Увидел бы на улице не узнал.

— Может быть, буду богатой, — улыбнулась Виктория, — Ну, знакомь.

— Моя, — представил Иван несколько робея перед иностранной сестрой, добавил — Жена. Видишь, живем теперь в доме бабы Матрены. Нам его так отдали, как молодой семье и победителям соцсоревнования. Галина моя доярка. Вечером народ придет. Мы твои письма всей улицей читали, всей улицей!

— Ну! Не надо было! — смутилась Виктория.

Брат ей казался сейчас — незнакомым человеком, и она боялась, что не будет больше того контакта, который всегда помогал им понимать друг друга с полуслова. Он словно приглядывался к ней, примеривался, как к чужой. То же самое происходило и с родителями — как никак двадцать восемь лет не виделись.

Когда спала жара лютого бабьего лета, народ, забежав в свои дома для порядку, стал собираться у дома Ивана Сорина. Сразу за околицей так и лысел пустырь, не освоенный еще никем с тех пор, когда раскулачили деда и бабушку Виктории.

Столы были накрыты усилиями Елизаветы Степановны, делающей свою работу степенно, размеренно, и молодой суетливой Галины, а Виктория, переодевшаяся в сарафан, помогала им.

Никаких вопросов ей не задавали. Мать только посматривала украдкой, не узнавая дочь, свою маленькую Вику, увезенную из Ходжока фашистами рыть окопы в Ростов, на пару недель, а как оказалось, на целую вечность.

Прибывающие женщины принимались расставлять свои закуски и бутыли, тоже косились на Викторию, медленно, с пониманием кивая ей:

— Здрась-сь-сте…

Почти одновременно с первым сгущением пространства, когда солнце ушло за дом, прозвучал сигнал к усаживанию за столы, Василий Никанорович стучал ложкой о стакан. Группы девушек, парней, женщин с детишками и старухами расселись по обе стороны стола, Викторию отправили к отцу — в голову.

— Вот доченька. Значит, оно как, — начал отец, — мужиков-то, конечно, оно маловато у нас. Видишь. Война повыкосила мужиков. А для тебя бы нашли, ка бы вернулась ты с той проклятой войны.

— Ой-да-ну Вася, — дернула его Елизавета Степановна, — что ты не о том. Доченька, как мы рады-то тебе. Вот как она жизнь поступает с людьми, да и мы, слава Богу, дождались. Дождались, что вся эпопея наша закончилась вот таким вот счастливым твоим приездом в родной дом.

Народ, зашумев, одобрил слова родителей первой порцией сладкого, тающего во рту самогона, мужики крякнули и стали вспоминать, кто где служил на фронте.

— Что же, — Виктория неожиданно встала и подняла свой наполненный вновь стакан, — Спасибо, мои родные, что приняли меня так тепло. Тогда, в сорок третьем году, в лагере, где нас заставляли работать, били, убивали, возвращали из побега и снова били, когда еще по дороге в лагерь умерла наша с вами землячка Нюра Стрельченко, когда застрелили мою подругу Лену Красавину, а другая взорвала себя вместе с тридцатью фашистами на заводе, когда я осталась совсем одна на этой земле…вернее, на той, вражеской земле, я спасалась мыслью о своих родных.

Я думала: вот сражаются же мои отец и братишка с немцем, гонят его и скоро придут и освободят меня.

Я думала: дорогая мама моя сейчас осталась одна, как и я, и может быть, живет в уже освобожденном поселке, страдает по своим детям, по мне, — это разрывало мне сердце еще больше. Но я знала, что люди не бросят ее в беде.

Я думала: вот вернусь домой и обниму их, моих родненьких, и эта надежда спасала меня какое-то время. А потом, я познакомилась с человеком, сидевшим в соседнем лагере и стала думать о нем, как у нас с ним сложится жизнь. И это тоже спасало меня. И спасло.

И жизнь сложилась так, а не иначе. Но я знаю, кто меня спас от смерти это все те люди, которые через расстояния, через колючую проволоку и фронты посылали мне силы для того, чтобы выстоять.

Я просто живу в другом городе, как и многие ваши дети. Я живу на этом свете благодаря вам. Порадуйтесь моему счастью.

Стемнело, зажгли невдалеке костер, свет в окне старого дома освещал стол, гостей.

Ваня тоже произносил тост. За сестру, за ее достижения. А люди слушали, пили и, качая головами, кляли судьбу, разбросавшую семьи, отобравшую детей у родителей.