Вила Мандалина

Тронутый моим неравнодушием, Меле пригласил меня на кофе, и я, приняв в соображение соблазнительную специфику его обиталища, не нашёл причин отказаться.

Не знаю, как обстоят дела в других краях, но у балканских мусульман, да и не только у них, питьё кофе таит в себе некоторые сакральные черты, иными словами, носит символический характер. Кофе сопровождает заключение всякого договора, и в том случае, если кофе выпит и чашки пусты, то назад дороги нет, и кто осмелится её искать, тот обречёт позору себя и свою породицу. Но чаще всего церемония эта – всего лишь дань уважения и повод к приятному общению.

* * *

Любезное приглашение Меле дало мне хороший повод получше разглядеть собранные у него предметы, на которые в первый мой приход взглянул по большей части мельком.

Только сейчас я заметил заставленный всякой всячиной и самый млин: он представлял собой круглую каменную чашу-колодец, в которой утопал каменный жернов, приводимый в движение вращением горизонтально укреплённого над ним колеса.

В углу одна на другой лежали военные каски: самая нижняя была австрийская, на ней каска периода королевства, потом каска вермахта и, наконец, югославской армии. Эти утерявшие своё время предметы столь наглядно демонстрировали быстротечность эпох, что только сейчас поверилось, что и это, действительно, прошло. Не проходит это только в наших головах.

Внимание моё привлёк стеллаж, тесно уставленный книгами. Главным образом, разноформатные книги были на немецком языке – всё больше австрийские энциклопедии; попадались фолианты настолько потрёпанные, что надпись на корешке невозможно было разобрать. На мой вопрос, найдутся ли в его библиотеке хоть какие-то книги на русском, Меле с огорчением ответил, что, скорее всего, нет. Зато, сняв её с какого-то крюка, показал мне будёновку. Повертев в руках этот головной убор, я без труда определил его примерный возраст и арбатское происхождение, но Меле расстраивать не стал. Не стал и спрашивать, как она к нему попала. В конце концов, какое мне дело до немецкого туриста, которому она достанется и который появится в ней на «Октоберфесте»? Не думаю, что репутация Меле, владельца стольких аутентичных сокровищ, сильно от этого пострадает.

Повесив будёновку на место, я вернулся к книгам и обнаружил стопку изданий в мягких переплётах. Меле объяснил мне, что эти книги недавно списали из библиотеки Котора, а он их забрал, иначе они бы пропали. Толком он и сам их ещё не перебрал. Я осторожно листал ветхие страницы, и внезапно взгляд мой упал на русский шрифт. Книга была напечатана по старой орфографии, но где и когда, узнать уже было невозможно по причине отсутствия доброй её половины, включая саму обложку, фронтиспис и титульный лист. И страница, которой теперь начиналась книга, открывалась словами: «Консул наш г-н Санковский в наступивших обстоятельствах полагал…» Стоит ли говорить, что любопытство побудило меня просить Меле уступить мне этот раритет. Я настаивал, чтобы старик назначил цену, но он и слышать об этом не хотел и даже замахал на меня руками, точно рассерженный джинн.

Ничего не оставалось, как принять дар. «С сегодняшнего дня да будет твой кофе выпиваться только к добру и на радость», – этим обычным присловьем только и мог я выразить свою благодарность.

* * *

Вернувшись домой с добычей, я улёгся на кровать и принялся изучать то, что осталось от целого. Было уже понятно, что книга рассказывает о событиях самого начала XIX века.

В шестом году с Балтики на Корфу прибыл адмирал Сенявин, в задачи которого входила защита Ионических островов и Греции от возможного вторжения Бонапарта. Как раз в эти дни готовилась передача Боки от австрийцев французам. Бокезцы, прознав о прибытии адмирала и не желая отдаваться под французскую власть, послали к нему гонцов на своих быстроходных требаках. Адмирал красного флага не долго думая вошёл с флотом в залив и поднял на крепостях свои стяги.

Французы остались недовольны и лезли в залив со стороны Дубровника, наши, в свою очередь, в союзе с бокезцами и черногорцами лезли к Дубровнику со стороны Кастельнуово, как называли тогда Герцог-Нови. И тут пошла потеха. После одного из сражений выяснилось, что черногорцы пленных не берут, предпочитая попросту отрезать им головы. Так они поступили даже с захваченным генералом Дельгогом. Маршал Мармон, командовавший здесь французскими силами, отправил к адмиралу парламентёров. Дмитрий Николаевич был человек просвещённый, читал «Times», а посему объявил черногорским союзникам, что будет платить по червонцу за каждого пленного, приведённого живым. Допускаю, что некоторые из этих пленных не стоили и червонца, зато сам червонец стоил тогда очень много, и мало-помалу военные действия вошли в цивилизованное русло.