Виленские коммунары

Признаюсь, позиция комфракции показалась мне снача­ла в какой-то степени вызывающей, попранием прав других партий,— настолько я был тогда наивным и слабо разби­рался в политике.

Бунд и остальные партии отстаивали принцип пропор­ционального представительства. После долгих и очень горя­чих споров представитель комфракции категорически заявил:

"Или большинство в президиуме нам, или мы вообще не входим в президиум!

И тут, на глазах у меня и у всех, Бунд испугался и со­гласился на условия комфракции. Мне стало ясно, что он боится и немцев и польской буржуазии, поэтому не хочет брать на себя ответственность за работу Совета.

И я подумал: «Ну, раз вы трусите, пусть же большинство будет за теми, кто не боится»,— и успокоился. И был рад, когда в президиум прошли аж пять коммунистов. Из других партий в него были выбраны три бундовца и один социал- демократ-интернационалист. Пять на четыре. Председате­лем и секретарем Совета выбрали тоже коммунистов — из членов президиума. Председателем — старого литовского революционера, политкаторжанина Антоновича. Секрета­рем Юлиуса Шимилевича. Антоновича я видел и слышал тогда первый раз, к тому же с хоров, далеко от сцены, где он сидел за столом президиума. Позже мне довелось встречаться с ним близко, даже разговаривать два или три раза. Высокий, стройный, с мягкими, осторожными, но проворными и решительными движениями. Лицо тонкое взгляд быстрый, колючий. Во всем его облике было что-то от старого, видавшего виды волка и от гордого, сильного орла... Говорил он звучным голосом, в котором только на самых высоких нотах иногда чувствовалась сдержанная резкость — след больших испытаний, пережитых сильным человеком... Рядом с ним, с Антоновичем, по одну сторону сидел за столом президиума молодой ястребок — секретарь Совета Юлиус Шимилевич, со своей всегда приветливой, беззаботной улыбкой, а рядом с ними, к моей радости и гордости, член президиума Совета от комфракции товарищ Бонифаций Вержбицкий, дядя Бонифаций, сапож­ник с Вороньей улицы... Он был в своем чистом, празд­ничном костюме, коричневом в полоску, но сам и сегодня выглядел, как всегда, задумчивым... И мне хотелось крикнуть ему с хоров через весь зал, через головы депутатов, среди которых где-то была голова и моего отца, крикнуть весело и радостно:

— Ну, улыбнись же, улыбнись, дядя Бонифаций!

X

«ВСЯ ВЛАСТЬ СОВЕТУ!»

Смело мы в бой пойдем

За власть Советов!..

Горячими рукоплесканиями встретила рабочая масса — и на депутатских местах и на хорах — избрание президиума. Ну, теперь всё... Президиум занял свои места. Председатель Антонович ведет заседание.

Начинаются приветствия...

Их много: от Виленского комитета компартии, от Коммунистической парти Польши, от ЦК РКП (б), от не­мецких солдатенратов, от ЦК Бунда, от крестьян, и еще, и еще, и еще...

Все приветствия праздничные, торжественные. Но не все идеологически равноценные...

Долго и шумно аплодируют все в зале представителям немецких солдатенратов, одному и другому, спартаковцу и независимому. И первый и второй торжественно заявляют от имени немецких солдатских масс, что Германия будет достойной последовательницей революционной России...

Ну как тут не радоваться, не рукоплескать до жара в ладонях, если перед глазами дивное диво: кажется, те самые немцы, которые целых три с половиной года душили нас, в той самой военной форме, которая приучила нас к инстинктивной тревоге и долгих три с половиной года на каждом шагу держала нас в страхе,— пришли сюда как свои, близкие и говорят такие необычные вещи!..

Выступает посланец бундовского ЦК и в своем горячем приветствии торжественно заявляет: Бунд решительно поддерживает Советскую власть! И все в зале дружно рукоплещут...

— Но,— говорит посланец и запрокидывает назад лы­сую голову, запрокидывает упрямо, но, кажется, не очень смело,— нужно созвать учредительное собрание!..— И на скамьях бундовцев и на соседних с ними рукоплещут, зато на других скамьях уже не рукоплещут... Напротив, то здесь, то там смеются, разговаривают сосед с соседом, кто-то насмешливо машет рукой в сторону бундовцев, кто-то в такт кивает головой...

Выступает волосатый эсер, молодой человек в серой рус­ской шинельке нараспашку, с вороной гривой аж до лопа­ток — кажется, по фамилии Грибозвон,— и, подкрепляя каждое слово театральными жестами, кричит на белорус­ском языке, что они, эсеры, приветствуя вот тут Совет, они тем самым, значит, от вооруженной борьбы с советской властью, здесь, совершенно официально, таким образом, вот этим самым, значит, отказываются, но все же, но все же...

И пошел сыпать, как из мешка, этими «но все же» и «зна­чит». На эсеровских скамьях рукоплещут, аж глаза на лоб. Заявляют о своей силе таким способом. Да и на соседних скамьях кое-кто помогает им. А на скамьях коммунистов молчат, упорно, подозрительно.

Но пока что все идет гладко.