Виленские коммунары

Через несколько лет Туркевич эмигрировал в СССР. Жил в Минске. Пытался восстановить себя в компартии, даже ездил, рассказывали, в Москву, к товарищу Антоно­вичу. Но так вне партии и остался. Причина: какие-то его былые шашни с белорусскими националистами в Вильно. Как говорится: «Коготок увяз — всей птичке пропасть...» Семья его теперь также в Минске. Только не вся. Старшую его дочурку, Стасю Туркевич, которая жила в Вильно, сослали на каторгу. Хотя Стася и росла какое-то время под опекой ксендза Адама, но выросла коммунисткой.

***

Отец мой перешел в компартию и хорошей работой загладил свои ошибки. В 1922 году, во время выборов в сейм, он агитировал за список № 5 («Союза пролетариев городов и деревень») и был арестован. Около года проси­дел в разных польских тюрьмах, пока не выпустили без суда... Осенью 1923 года он эмигрировал в СССР и живет в Минске. Первое время работал на кожевенном заводе, потом его перевели на пенсию.

Пишет, чтобы мы ехали к нему. А я думаю: «Не всем же туда ехать. Надо же кому-то и здесь оставаться, пока можно...»

Все жалуется, что редко ему пишем.

А мне же времени не хватает, отец ты мой милый!

«Виленских коммунаров» я писал пять лет. И вот дол­жен закончить — хотя бы в таком уж виде, как оно есть...

Конец. 31.XI 1.32 г.

Да разве в письмах напишешь все, что думаешь! Чтобы прочитал какой-нибудь пан и сгреб за шкирку?.. Дудки! Мы уже кое-чему научены...

***

А Ромусь Робейко дослужился до офицерского чи­на. Все воевал на советском фронте — за ту Польшу, какая есть теперь... Надавали ему чинов, орденов. И когда война кончилась и легионерам стали давать землю, он тоже получил надел,— как младший офицер, пятьдесят гектаров, где-то около местечка Брудянишки.

Заделался осадником, зажил помещичком. С разреше­ния наисвятейшего Папы с Юзей развелся. И сочетался браком с польской патриоткой из Варшавы. Да недолго потом красовался на этом свете...

В 1926 году белорусские крестьяне спалили его имение. Он привел карательную экспедицию, но вскоре был убит неизвестными на дороге, когда возвращался из своего име­ния в Брудянишки.

***

Арон теперь где-то на Урале, директором завода. Ева с детьми давно уехала к нему. А Брудянишки за это время нисколечко не изменились. Как и в годы моего детст­ва, там и теперь кривые улочки с пылищей и смрадом летом, с грязью по колено осенью и весной, покривившиеся хатки, сорванные с петель ворота, прогнившие тротуарчики в одну-две доски. И чахлые деревца, которые еще в годы моего детства торчали там-сям при хатках. Они даже не подросли за это время, торчат, как бывало, ничем не огражденные, вечно обгрызенные табуном голодных местечковых коз.

И всего-то перемен, что вместо одного царского урядни­ка здесь теперь множество полициантов и шпиков, а вместо одной царской монопольки — десяток «рестораций» с креп­кими напитками, «распивочно и на вынос...». Выслеживают, да не выследят, спаивают, да вот никак не споят...

***

Не изменилась и деревня моих предков Жебраковка, попав в когти панской Польши. И те, давнишние паны, вроде Хвастуновских, и новые вроде Ромусей Робейко, всю ее обсели, обступили со всех сторон и сосут из нее соки...

Прозябает Жебраковка, как прозябала пятьдесят, и сто, и бог весть сколько лет назад. Но ведь не сидит уже так тихо, как бывало, не сидит...

***

В Вильно кризис, безработица, фашистская реак­ция. Все больше становится наша жизнь под польскими панами похожей на нашу минувшую жизнь под немецкой оккупацией.

Только и есть разница: теперь-то мы кое-чему уже науче­ны, и Пример, Великий Пример, стоит у нас перед глазами, рядом, совсем недалёко от нас...

***

Юзя родила сына Бонифация и дочурку Яню. Они уже учатся и уже умеют петь «Интернационал». И уже просят меня, как ветерана:

— Папа, расскажи, как была в Вильно Коммуна!..

Но какой я «ветеран»? Я еще в полной силе и здравии. Мне ведь только четыре десятка. Примерно столько же было Вержбицкому и Азу, когда они боролись за нашу Первую Коммуну... Тогда, там, на Вороньей...

Перевод А. Гатова.