Виленские коммунары

У Зеленого моста еще стояли поляки. На обоих концах моста — пулеметы. Но стреляют в другом районе города, здесь — тихо, жутко. Дручка пропустили — показал за­писку с печатью доктора. Провели по мосту, приказав поднять руки вверх...

Пришел в поликлинику — жена уже родила. Сына... Чуть ли не пять суток мучилась, бедная, все не могла разродиться. Доктора думали — не выдержит, умрет...

Разродилась все-таки! Дручок рад. Вспомнил, как Тур­кевич сказал, что большевика должна родить. Вот и правда... Шел он рано утром домой, а на улицах уже большевики (так рассказывал он шутя, когда мы встретились).

***

В этот день, 6 января, город с самого утра украсился красными флагами. По улицам двигались красноармейские части. Рабочие вышли их встречать. Гремели оркестры. Выступали ораторы. Работницы подносили красноармейцам подарки — небогатые подарки, зато от всего сердца...

А вечером, на последнем заседании Горсовета старого созыва, все фракции приветствовали Красную Армию и благодарили ее за освобождение... Память погибших товарищей почтили скорбным долгим молчанием.

На другой день, 7 января, состоялись торжественные похороны. Хоронили в сквере, в центре города. За ночь сложили каменный склеп. На похороны вышел весь виленский пролетариат. Проводы с Вороньей до сквера были величественные, грандиозные.

За последним гробом, а потом возле склепа, когда произносили траурные речи, я видел старенькую еврейку.

Худая, сморщенная, бедно одетая. И повязала черную шаль — выношенную-выношениую, в дырочках. Шаль была легкая, летняя, а она повязала ее зимой. Черная шаль, а в руках белый платочек. Платочек держала, слезы не выти­рала. И плакала молча, лишь изредка, сама не замечая, то отмахивалась головой от мыслей, то кивала ею, сверху вниз, в отчаяньи, и вся сникала...

Очевидно, это была мать товарища Аза...

Вечером 8 января на Вороньей уже варили кашу...

XI

ДНИ БЕГУТ

Дні бягуць, нібы хто іх гойіць,—

Паляцелі стагоддзі тарчма...

Міхась Чарот

Товарища Рома перенесли из госпитая святого Якуба в Литовскую поликлинику. У него кровоизлияние. Пуля прошла грудь навылет, но оказалась прострелена артерия, кровь сгустилась и закупорилась.

В поликлинике его оперировали. Операцию делал про­фессор из Юрьева, знаменитый хирург Мантейфель. И вы­лечил. Если бы не он, вполне возможно, умер бы товарищ Ром.

Встал на ноги наш виленский вожак — и сразу же за работу...

19 апреля, в ночь перед католической пасхой, на Вильно снова напали польские легионы, неожиданно подойдя боль­шими силами. После трехдневных боев на улицах города красные бойцы отошли от Вильно до лета 1920 года. Това­рищ Ром остался работать в подполье.

Месяца через два его арестовали. Сидел он в Лукишках долго. Потом его обменяли.

Теперь работает где-то в СССР, и как слышно — на очень ответственной должности. Продолжает коммунисти­ческую работу...

***

Товарищ Кобак был комиссаром 8-го Красного пол­ка, и когда 19 апреля белополяки напали на Вильно, он до последней минуты косил их пулеметом в Зверинце, недалеко от Знаменской церкви. Уже нужно было отступать из Вильно, вернулся бы летом 1920 года, но он не отступил... Легионеры напали на него сзади. И там нашла его смерть.

А парень какой был красивый! Отменный танцор. Де­вушки и молодицы сохли по нем. Отличный портной. Вы­дающийся профсоюзный работник. И отважный воин.

В самом расцвете своем славно отплясал он мазурку своей короткой жизни...

Слава герою!

***

Летом 1920 года, когда красная конница, подобно урагану, налетела на Вильно и на старинной башне Замко­вой горы вновь взвился победоносный красный флаг, при­езжал к нам Тарас. Зашел к Вержбицкой.

— Зачем ты приехал? Все вспоминаю мужа... Почему он стрелялся? Был бы жив, как ты..

После событий на Вороньей усы Тараса долго были неодинаковые: один черный, другой седой... Потом сравня­лись, снова оба уса стали черными...

Сейчас Тарас работает где-то в СССР, кажется, в Мин­ске. Продолжает коммунистическую работу.

***

Туркевич сидел в Лукишках с января 1919 до начала 1920 года — весну, лето, осень и половину зимы — в чудовищно тяжелых условиях и очень подорвал свое здоровье. В тюрьме его морили голодом, передачи никто не приносил.

Зимой 1919-1920 года его тоже выменяли, и когда он ехал в Советскую Россию, мне случилось с ним свидеться. Взять у меня хлеба в дорогу он не захотел, попросить дать ему, если есть, «Жалейку» Янки Купалы. Я удивился, но сходил в белорусский книжный магазин на Завальной улице и купил ему эту книжку. Принес, отдал.

И поехала с ним «Жалейка» в Оршу. Там он работал до лета 1920 года, и как только Красная Армия взяла Вильно, сразу же вернулся на свою старую очень убогую квартиру на Погулянке.

Жена его жила одна, без детей: их устроили в приют «Белорусского общества помощи жертвам войны».