Виленские коммунары

Только завтра вечером?.. Отец пришел в замешательство. Но из дальнейшей беседы он понял, что воюют не так быст­ро, как ему хотелось бы, а наступление поведут, как видно, даже не из Неменчина, а с другой стороны — из-за Вилейки, от Бездан. Зачем нужно так кружить, если там, на Вороньей, гибнут люди, отец никак не мог понять...

***

В Неменчине полк переночевал (в это время шла уже наша первая ночь на Юрьевском).

На следующий день, 3 января, отец повел полк до Без­дан (приблизительно двадцать километров).

Пришли в Безданы лишь около полудня. Походным порядком, всем полком, пока дотянулись тылы... В Безданах сделали привал на обед.

От Бездан до Вильно еще километров двадцать.

Отец места себе не находил. А командир полка товарищ Мохначев вызывает его к себе и говорит:

— Пойдешь с красноармейцем в разведку?

Отец охотно согласился: ему не терпелось поскорее узнать, что происходит в Вильно.

Вышли они (отец мой и красноармеец) из Бездан сразу после привала. Отец — в «вольном», его спутник вырядился под пленного: желтую повязку нашили на рукав шинельки. Ни дать ни взять — возвращается человек из немецкого плена к себе в полесскую глушь.

Отойдя немного, зашли в деревню, чтобы нанять возницу. Проходят мимо одного двора, видят — во дворе му­жик с запряженным конем. Подошли.

— Бог в помочь! — говорит отец.

— На веки, амэн! — отвечает крестьянин, но неохотно и с подозрением...

— Нам в Вильно нужно. Дал бы коня?

А мужик только приехал из лесу, дров привез и еще не успел поскидать их.

— Не могу,— говорит.— У меня,— говорит,— одного коня уже забрали большевики в лесу... (Брехал ли, правду говорил — кто его знает.)

— Большевики ту-у-ут? — переспросил отец, изобра­жая на лице испуг.

— А как же!

— Напэвно веш? — вдруг перешел отец с белорусского языка на польский. И тихо добавил: — Я польский лазут­чик. Выручай, брат.

Тот сразу же свалил остаток дров, оделся потеплее, наложил в сани соломы, чтобы польским лазутчикам было мягче сидеть, взял сена для лошади, посадил их и повез... Около деревни Поспешки в сумерки заметили вдали кон­ницу. Шла гуськом, шагом, по опушке леса...

А на околице попался мужичишко, который вез в са­ночках дрова. Бедняк, должно быть, раз сам впрягся. Отец и спрашивает у него:

— Яке там вуйско?

— Ото ж нашы,— говорит,— польска кавалерыя!

Возница услышал — и тихонечко отцу:

— Может, к ним? — и показывает в ту сторону, куда направилась конница.

— Э, нет! — зашептал отец.— Что ты! У меня дела сек­ретные...

Но, чтобы не влипнуть с ним, поспешил расплатиться, дал ему десять рублей и отпустил домой. Возница акку­ратно завернул деньги в тряпицу, спрятал в карман, пере­ложил в другой, несколько раз пощупал, надежно ли спря­таны, наконец повернул коня и пустил своей дорогой назад.

А отец с красноармейцем направились к деревне Гуры.

Гуры, потом Дворчаны, лесок, а там уже дачи, Антоколь.

Но темно, ночь, в городе военное положение. Поэтому посоветовались и решили заночевать в Гурах. От Вильно километра три — четыре, совсем рядом.

В деревне у отца нашлись старые знакомые — свояки Туркевича. Зашли к ним. Праздник, святки, по хатам гу­ляют. А что творится в Вильно, знают мало... Каких-то, говорят, большевиков поймали и постреляли... У отца сердце екнуло...

А как на Вороньей — сдалась ли, держится ли еще,— никто не говорит. Ох, темнота! Интересуются: далеко ли Красная Армия, правда ли, что она загоняет всех в ком­муну? Отец пожал плечами: работает в лесу, на лесопилке, откуда ему все знать...

***

На другой день (4 января) около девяти или деся­ти часов утра они уже были на Антоколе. Видят: польские патрули стоят. Все больше — молодежь, учащиеся, паничи.

Зашли в чайную. Сели. Отец за один столик, красно­армеец — за другой. Будто не знают друг друга.

Вскоре заглянул легионер с польской повязкой на рука­ве: белое с малиновым.

— Коллего! А цо слыхать? — с подчеркнутой любез­ностью, вежливо спросил отец. И приглашает выпить чайку.

— Ох, ца́ла ноц на ва́рте...

— То можэ вудки?

Хозяйка подала.

У легионера развязался язык. Болтун оказался то ли сержантом, то ли плютановым, командовал своим отдельчиком.

— Ну, как наша оборона? — спрашивает отец.— Большевицы, пся крев, близко. Тжэба брониться. Хватит ли у нас сил?

Легионер успокоил его, что сил хватит, на подходе новые части. Отец, однако, высказал беспокойство: дескать, одними ружьями не оборонишься, есть ли орудия?

— О, юж цала батэр’я пшыехала и стой на Кальварыйскай улицэ: тшы тшэхцалювки и една шэстицалювка!

Спрашивать о Вороньей отец не решился. Пришел из деревни, откуда ему знать, что творится в городе... Но сердце, рассказывал, замирало: держатся ли, жив Матей или уже?

Распрощался с болтливым воякой и что было мочи по­спешил домой. Отец — впереди, а сзади, в некотором от­далении, не отставая, красноармеец.

По пути отец купил в киоске газету. Развернул — и на первой же странице прочитал о Вороньей... Не все понял: о главном, видимо, писали раньше, теперь шли не­существенные дополнения. Отец совсем упал духом.

«Опоздала Красная Армия... Должно быть, все там по­гибли».

***