Вильям Гарвей

Произведя около восьмидесяти вскрытий различных видов животных, ежедневно внимательно и терпеливо изучая движение сердца, собрав множество наблюдений над внутренностями животных, Гарвей, наконец, сказал себе: "Кажется, я достиг цели, - мне удалось выбраться из непроходимого лабиринта и познать движение и функции сердца".

И не только сердца - артерий... А ведь как раз артерии и были камнем преткновения в этом непроходимом лабиринте, артерии, в которые ученые сначала поместили только "дух", затем разбавили его небольшим количеством крови и в которых, как оказалось в действительности, ничего, кроме крови, нет. Правда, артериальная кровь несколько отличается по составу от венозной, но это вопрос второстепенный. Кровь, какого бы ни была она состава, все же кровь, и никакие "духи" касательства к ней не имеют.

Кстати, о "духах". У Гарвея о них было свое мнение. Он писал: "... это учение о духах служит только обычным убежищем невежества. Их пускают в ход во всех необъяснимых случаях, как плохие поэты выдвигают на сцену богов, когда нужно распутать интригу и привести к развязке".

Что же касается артерий, то, "наблюдая обильное количество крови, виденное мной при вивисекциях и вскрытиях артерий, размышляя над удивительным механизмом клапанов и всей структуры сердца, над обилием крови, приходящей в движение, над быстротой этого движения, я много думал и задавал себе вопрос, мог ли хилус (Хилус - млечный сок, то есть лимфа, текущая от кишечника и смешанная с продуктами кишечного пищеварения. По учению догарвеевского периода кровь изготовлялась из хилуса, потреблялась организмом и снова изготовлялась из того же хилуса) перевариваемой пищи пополнить беспрестанно опустошаемые вены. Я понял, что артерии могли бы разорваться от этого беспрерывного притока крови, если бы она не возвращалась какими-либо путями из артерий в вены и не приходила бы вновь в правый желудочек сердца. Итак, вначале я себе задал вопрос, не имеет ли кровь кругового движения".

Так поставить вопрос - значило почти ответить на него. И в записной книжке Гарвея, относящейся примерно к 1616 году, мы находим предварительный ответ.

"Очевидно из устройства сердца, что кровь непрерывно переносится в аорту через легкие... Очевидно из опыта с перевязкой, что кровь переходит из артерий в вены... Отсюда очевидно непрерывное круговое движение крови, происходящее вследствие биения сердца".

Гарвей сумел взглянуть на вопрос совершенно неожиданно, с оригинальной точки зрения, которая до него никому из его предшественников и современников не приходила в голову и о которой мы расскажем несколько позже. Он сумел отрешиться от всяких предвзятых идей, теорий и учений. И это привело его к великому открытию.

"После этого, - пишет Гарвей, - я не побоялся изложить свое учение не только в частных беседах с друзьями, но и публично в моих анатомических лекциях с полным научным обоснованием".

В 1615 году Гарвею была предложена кафедра анатомии и хирургии в Лондонской коллегии врачей. В начале апреля 1616 года он прочел первую лекцию о кровообращении, изложив в ней свои взгляды.

На лекцию собралось много слушателей; были тут и маститые лондонские доктора и даже сам председатель коллегии врачей. Всех интересовало, что скажет этот оригинал, так быстро завоевавший себе признание у привередливых столичных пациентов. Ждали показа интересных опытов.

Но мало кто знал, о чем именно будет говорить в своей лекции Гарвей. И слова его настолько ошеломили публику, что всю лекцию прослушали в гробовом молчании. А потом, не успев еще разобраться толком в услышанном, поддавшись на реакцию нескольких близких друзей Гарвея, наградили его долгими, хотя и сдержанными аплодисментами.

Зато после лекции начались бурные дебаты. Одни - их было немного - восторгались смелостью и оригинальностью новой доктрины, утверждали, что взгляды Гарвея произведут переворот в мировой медицинской науке, что Лондонская коллегия будет гордиться ученым, состоящим в ее рядах, что этот ученый принесет ей неувядаемую славу. Это были либо друзья и знакомые Гарвея, давно уже наблюдавшие за его экспериментами и рождением его идей, либо такие же, как он, смелые и умные люди, самоотверженно ратующие за процветание науки.

Другие в ярости кричали, что это вероотступничество, что Гарвей покусился на незыблемые авторитеты, что он подорвал основы науки, столетиями существовавшей в неизменном виде.

В одном они были правы: Гарвей действительно подорвал самые основы схоластической науки древних, покусился на святая святых каждого тогдашнего врача - на авторитет Галена, бросил вызов церкви и религии.

И те, кто больше всего боялся нового слова, новых открытий в раз навсегда установленных вещах, недаром буйствовали.