Вильям Гарвей

И в этом освобождении европейской науки от рабского подчинения древним - вторая ценность гарвеевского труда.

И, наконец, последнее по порядку, но отнюдь не наименее важное по значению: книга Гарвея представляет огромную ценность как торжество индуктивного метода в науке.

Гарвей явился реформатором физиологии именно благодаря своему методу. Поэтому значение его учения выходит далеко за рамки одного, пусть основного, открытия в одной отрасли науки; он не только открыл новые физиологические явления - он преподал самые приемы научного мышления. Гарвей глубоко верил в творческую силу наблюдения и опыта, ой всегда связывал проблему кровообращения с другими важными проблемами физиологии, хорошо чувствовал тесную связь между отдельными органами живого существа и целыми организмами.

Учение Гарвея о кровообращении - основа всей физиологии и медицины. Открытие это повлекло за собой множество других открытий. Ученые сбросили с себя многовековые путы древних авторитетов. Дорога для истинной науки была открыта.

Вслед за физиологией стали продвигаться вперед и другие отрасли медицины: терапия, хирургия, патология. Многие жизненные процессы, многие болезни предстали в новом свете. Грубый эмпиризм в терапии и диагностике стал уступать место науке. Перед медициной открывались новые горизонты.

Великий русский физиолог Павлов охарактеризовал труд Гарвея как высокий образец естественнонаучного мышления. В своем предисловии к русскому переводу трактата Гарвея Павлов пишет:

"Эта книжка есть одно из великих творений английского ума, английского ясновидения действительности. Триста лет тому назад... среди глубокого мрака и трудно вообразимой сейчас путаницы, царивших в представлениях о деятельности животного и человеческого организма, но освященных неприкосновенным авторитетом научного классического наследия, врач Вильям Гарвей подсмотрел одну из важнейших функций организма - кровообращение и тем заложил фундамент новому отделу точного человеческого знания - физиологии животных".

"Незнакомец, по имени Разум..."

И поднялась великая буря...

Прежде всего лондонские врачи. Те самые, которые, по мнению Гарвея, достойны были всяческого доверия; те самые, на свидетельство которых он так полагался, которые присутствовали при его опытах и "честно соглашались с очевидными фактами". Те, к которым он обращался в своем посвящении: "...будьте благосклонны к Вашему коллеге, анатому Вильяму Гарвею"...

Открытия Гарвея, его метод, вели к обновлению врачебного искусства. Но лондонские врачи, завоевавшие себе среди пациентов твердый авторитет, не были заинтересованы ни в каком обновлении. Слишком хлопотно было заново переучиваться, слишком явным было бы признание собственного ничтожества. Те, кто помоложе, рассуждали маститые лекари, у кого впереди еще добрая половина жизни, - те пусть размышляют, но нам, старым уважаемым врачам, нечего делать с этим новым учением какого-то выскочки!

Всю жизнь врачевали они, не зная кровообращения, успели накопить себе немалые средства - и это были, по-своему, честно заработанные деньги. Нет, они не желали знать о новом учении, не желали терять ни грана собственного авторитета!

И ни один почти лондонский врач старше сорока лет не признал гарвеевского открытия.

Но одно дело не желать признать, другое - опровергнуть опытом! Разумеется, враги Гарвея ничего не могли опровергнуть в его учении, ничем не могли доказать собственную правоту. Что же им оставалось делать? Кричать...

И они кричали. Они не давали прохода великому ученому, оскорбляли его, называли невеждой, врагом церкви и в конце концов объявили его сумасшедшим.

- Надо запретить ему практику! - вопили они. - Он сеет ересь, он вероотступник!

Пациенты начали сторониться Гарвея. Он потерял значительную часть своей практики.

В домах лондонской знати, в праздных обществах, собирающихся в гостиных, ползли слухи:

- А знаете, этот Гарвей, хоть и королевский врач, а говорят, совершенно отступился от религии!

- Отступился от религии? Это еще не все! Я слышал о нем совсем скандальную историю - говорят, он попался в каком-то неприличном деле...

Мужчины хохотали, женщины невинно опускали глаза долу.

- Все это пустяки! Он просто оказался сумасшедшим! Говорят, его упрятали в психиатрическую лечебницу.

- Ах, какой ужас, он ведь лечил мою приятельницу!.. Знаете, молодую баронессу Н...

Потом слухи и перешептывания перешли в громкие безапелляционные утверждения. Больные боялись прибегать к помощи оклеветанного врача. Кое-кто пытался очернить его и перед королем, но Карл отверг подобные попытки. И королевские апартаменты оставались единственным прибежищем всеми оплеванного ученого.

Он держался стойко и до поры до времени выжидал, ни с кем не вступая в споры и ничего не опровергая.

Однако травля продолжалась и принимала угрожающие размеры. Она уже вышла далеко за пределы и врачебного сословия, и лондонских гостиных, и самого Лондона, и даже Англии.