Вилла "Грусть"

Дверь ванной - желтый прямоугольник на черной стене. Ивонна красится. Я, облокотившись о край балкона, наблюдаю за приходящими - почти все они в вечерних туалетах, - за суетой официантов, за музыкантами, каждое движение которых уже знаю наизусть. Дирижер наклонился, почти прижал подбородок к груди. При каждой паузе он резко вскидывает голову и хватает воздух ртом, будто задыхается. У скрипача симпатичное, немного поросячье лицо, он покачивает головой, закрыв глаза и вздыхая.

Наконец Ивонна готова. Я зажигаю лампу. Она улыбается мне с таинственным видом. Из озорства она натянула черные перчатки до локтей. И стоит нарядная среди страшного беспорядка, рядом с незастеленной постелью, разбросанными повсюду платьями и пеньюарами. Мы выходим осторожно, стараясь не наступить на собаку, пепельницы, проигрыватель и пустые стаканы.

Поздно ночью, когда Мейнт привозил нас обратно в отель, мы опять слушали музыку. Соседи за стеной постоянно жаловались на "страшный шум". Я узнал от швейцара, что с нами рядом живет лионский промышленник с женой. Ее я видел в день присуждения кубка "Дендиот" - она пожимала руку Фоссорье. Я послал им букет пионов с запиской: "Примите эти цветы и простите нас. С искренним раскаянием, граф Хмара".

Когда мы возвращались, пес принимался протяжно и жалобно подвывать. Он скулил не меньше часа. Успокоить его было невозможно. Вот мы и заводили музыку, чтобы его не было слышно. Пока Ивонна раздевалась и мылась, я прочитывал ей несколько страниц из Моруа. Проигрыватель по-прежнему играл. И бравурная музыка заглушала удары кулака в дверь, отделявшую нас от лионского промышленника, и телефонные звонки. Наверное, лионец жалуется ночному портье. В конце концов они нас все-таки вышвырнут из отеля. Ну и пусть. Ивонна надевала купальный халат, и мы готовили еду собаке (для этого у нас была целая куча консервов и даже плитка). Мы надеялись, что, поев, пес перестанет выть. Стараясь перекричать орущего певца, жена лионца вопила: "Ну сделай же что-нибудь, Анри, сделай же что-нибудь! ПОЗВОНИ В ПОЛИЦИЮ!" Их балкон был рядом с нашим, балконную дверь мы не закрывали, и лионец, устав колотить в стену, поносил нас с балкона. Тогда Ивонна скидывала халат, надевала свои черные перчатки и представала перед ним абсолютно голая. Он глазел на нее, побагровев, а жена оттаскивала его за руку, визжа: "Ах вы подонки! Шлюха!.."

Мы были так молоды!

И богаты. Ящик ее тумбочки был набит банкнотами. Откуда взялись эти деньги? Я не решался спросить. Однажды, стараясь закрыть ящик, она уминала пачки и объясняла мне, что это ее гонорар за фильм. Она потребовала выплатить ей наличными, бумажками по пять тысяч франков. "К тому же, прибавила она, - я получила деньги по призовому чеку". И показала мне газетный сверток: восемьсот тысяч франков по тысяче. Ей больше нравились мелкие купюры.

Она любезно предложила и мне пользоваться этими деньгами, но я отказался от такой милости. У меня самого на дне чемодана было спрятано восемьсот или девятьсот тысяч франков. Эту сумму я получил, продав одному женевскому букинисту несколько "редких изданий", купленных в Париже за бесценок у старьевщика. Я разменял у администратора пятидесятитысячные ассигнации купюрами по пять тысяч и притащил их в номер в пляжной сумке. Высыпал все на кровать. Она опрокинула сюда же содержимое ящика, и денег получилась целая гора. Она заворожила нас, хотя вскорости от нее ничего не осталось. Оказалось, что мы оба обожаем наличные, то есть наличие даром доставшихся денег, которые распихиваешь по карманам как ни попадя, шальные деньги, утекающие сквозь пальцы как песок.

С тех пор как мы прочли статью, я все расспрашивал ее о детстве, проведенном в этом городе. Она не хотела отвечать, видимо, старалась быть как можно таинственней и стыдилась своей незнатности перед "графом Хмара". Не желая ее разочаровывать, я рассказывал ей всякие небылицы о моих родственниках. Будто мой отец уехал из России совсем молодым с матерью и сестрами, спасаясь от революции. Они прожили некоторое время в Константинополе, Берлине, Брюсселе и наконец обосновались в Париже. Мои тетки работали манекенщицами у Скьяпарелли, зарабатывая на хлеб, как множество других красивых благородных русских монархисток. В двадцать пять лет мой отец на парусном судне отплыл в Америку и женился там на дочери владельца торговой фирмы "Вулворт". Вскоре они развелись, но отец получил от жены колоссальную сумму денег. Он вернулся во Францию и познакомился с мамой, ирландкой, артисткой, выступавшей в мюзик-холле. Затем родился я. Оба они погибли в авиакатастрофе недалеко от мыса Ферра в июле 1949 года. Я остался жить у бабушки в Париже, на первом этаже в доме на улице Лорда Байрона. Так-то вот.