Вилла «Лаубе»

Чуть позже, когда грань общественных приличий была почти стерта между нами, мы вместе даже попытались вступить в английский клуб любителей произведений Вилы-Лобоса, желая таким образом выразить своё почтение композитору за доставленное нам удовольствие его неординарным талантом. Однако какие-то непомерные и неадекватные денежные взносы в эту организацию отпугнули наше не оформившееся желание. Вся эта аристократическая секретность вокруг этих людей и глубокие намёки на эротические пристрастия членов клуба, заставили нас оборвать с ними все установившиеся связи. Совершенно не радовала возможность оголяться перед чужими людьми под музыку великого композитора.

«Я предлагаю уехать ко мне на родину в Марокко, здесь слишком тесно для нас», – как-то сказала мне Магда, закурив свой длинный Pall Mall, и выставив свою точёную икру из под утреннего одеяла. Я тогда ещё не курил, и мне нравилась её эта ароматная привычка пускать везде вьющиеся барабашки дымных облак. И знаете, я согласился. Идея создать свой клуб, свободный от чужих пристрастий и предпочтений, да ещё с такой колоритной хозяйкой, влюблённой в музыку больше, чем в меня – весьма и весьма достойное мероприятие. Особенно моё желание покинуть Лондон, утвердилось после рассказов Магды о божественной, волшебной природе этой страны.

Шумные улицы Европы надоели: бессмысленные дружелюбные улыбки, сопровождающие сомнамбульные лица, сальные круги растворённого в воде крема от загара по всему средиземноморскому побережью, какая-то сытая скученная жизнь с вереницей одинаковых дней и узнаваемых желаний. Указав пальцем на любого в толпе можно было с достоверностью обозначить, о чём помышляет этот доморощенный индивидуум, куда направляется и что его там, в плачевном результате, ожидает. Тогда и ты сам становишься похожим на всё окружающее: мельчаешь, потеешь, мучаешься под западным солнцем благополучия, стараешься не пить лишнего, уже начинаешь избегать пресыщенных страстью однообразных ночей. В конце концов, сдаёшься и плывёшь по течению, пока тебя не приласкает какой-нибудь захудалый трансвестит, такой же одинокий и заблудившийся в жизни, в двух определённых полах, перепутавший улицу, дом, временное измерение.

Холодный Лондон, стоящий особняком, превратился для нас, в запертую на ключ комнату, и ключ этот с плавучим брелоком, пульсирующий нашим астеническим ожиданием лучшего, был выброшен в океан – его унесло тёплое и свободное течение Гольфстрима.

Добирались мы в её страну через Мадрид и Гибралтар, соединившие в себе одновременно в этих названиях и книжный Мордер и мифологический Тартар. Проезжали мы их молча, без сожаления, без прощальных взглядов и бессмысленных посещений навязчивых достопримечательностей. Лишь Магда, притягивая обнажённые взгляды попутчиков и билетных контролёров, ублажала и мой щепетильный взор. Только добравшись до Касабланки, наши нервы, скрученные в узлы терпения и ожидания, постепенно начали расправляться. В один из солнечных дней, проведённых в местном отеле, где портье неизменно столбенел принимая или выдавая нам ключи от номера, я сообщил ей, что купил виллу недалеко от океана. Такую, какую она и пожелала: просторную, с садом, с неглубоким бассейном, с открытой площадкой, вместо балкона, выходящим на прозрачное побережье, где дымка горизонта сливалась с водой и небом.

Всё шло так, как мы и задумали. Приятные тихие дни ожидали нас здесь. И я умиротворился на столько, что счастье мне казалось вопросом второстепенным, потому что его было много вокруг, и помешать ему было совершенно некому.

«Как мы назовём это место?» – спросила Магда, прикуривая очередную сигарету.

Начинало светить утро. Мы сидели на верхней площадке собственного дома, оба в шёлковых халатах, отличающихся лишь сизоватыми отблесками бирюзы, вдыхая насыщенный ионами соли океанский бриз. Неприбранный сад источал благоухание цветущих растений и горьковатой зелени. Внизу синел длинным прямоугольником прозрачный бассейн, а перед нами на стеклянном столике в блестящем серебряном ведёрке в обломках льда охлаждалось открытое шампанское. Я сделал глоток, и уже зная, что скажу, тянул время, глядя в её тихие глаза. «Мы назовём это место вилла «Лобос», – ответил я и увидел, как она благодарно кивнула. Но через мгновение, выпустив очередной облак сигаретного дыма, произнесла: «Не стоит называть обломком чужой судьбы личное пространство. Пусть даже жизнь этого замечательного композитора коснулась нас и изменила состояние наших душ. Может что-то лёгкое, изначально идущее от первоначального значения слова?» Я задумался, глядя на заброшенный сад под нашей террасой: на пробивавшиеся сквозь густую траву галечные тропинки, на располневшие зеленью кусты, на беседку, в глубине сада, увитую вьюнами с белыми нераскрывшимися ещё бутонами. «Возможно, подойдёт «Лаубе», что по-немецки значит беседка» «Хорошо, – ответила отстранённо Магда, – пусть это будет наша «беседка».