Вилла «Лаубе»

Конечно же, я изъявил сакраментальное желание познакомиться с её родителями, ведь, как это ни странно для меня, моё желание жить с этой женщиной совпадало и с её желанием, и скорый обмен обручальными кольцами ожидал нас в здешней церкви. Конечно же, мне было обещано, что я увижу всех её родственников, и не только их в день свадьбы, а пока она просила о передышке. И я её понимаю, нет ничего хуже и обременительнее обязательств перед теми, кто участвовал в твоём рождении и воспитании, потому что должен ты, и долг этот растёт с каждым годом, а имея большее, должен вдвойне. Я перестал докучать ей расспросами, и мы стали наслаждаться друг другом, музыкой и тишиной, изредка растворяясь в здешнем зыбком воздухе, гуляя, взявшись за руки по широкому пустынному побережью.

Через несколько дней абсолютного счастья, мне удалось уговорить Магду завести садовника и одну прислугу. Она согласилась с условием, что они будут говорить только на арабском и она лично будет отдавать им распоряжения. Самим ухаживать за таким огромным, полным заповедных уголков дома, было просто невозможно. Но кухню, моя музыкальная жена, оставила себе, и никому не позволяла готовить. Если честно, я был удивлён таким положением дел. Ведь глядя на неё, на Магду, на совершенство её линий тела, на величественный взгляд и неподвластное казалось даже самому времени лицо, у меня возникало ощущение, что рождена она для другого, более возвышенного и вечного, и лишь коварно притворяется, создавая кулинарные шедевры на нашей новой просторной кухне. Но блюда, выходившие из под её рук под музыку «14 Шоро» Виллы Лобоса, по словам композитора «представляющие собой новую форму музыкальной композиции, синтезирующей различные типы бразильской, негритянской, и индейской музыки», были превосходны и отличались неизменными вкусовыми качествами, вероятно из-за синтеза одноимённых специй, которые она использовала.

Почему-то меня успокаивал вид, когда в нашем саду работал человек: стриг кусты или рассаживал разноцветные лепестковые краски на клумбах. Звали нашего нового садовника Рамирес. Эдакий подсохший на солнце человек с витилиго на пол-лица. Я иногда приглашал его выпить с нами кофе, за которым он всегда начинал рассказывать одну и ту же историю, которую с улыбкой Магда мне начинала тут же переводить. Оказалось, раньше в этом доме, где мы сейчас с Магдой ловим счастливые мгновения, жила большая крепкая семья, но по неизвестным причинам, не протянув тут и года, они уехали, бросив и дом, и сад. Всё это хозяйство долго пребывало в запустении, ожидая возвращения беглецов, пока «голова» нашей деревни не навёл справки о бывших жильцах, которые, как оказалось, пропали. Тогда он выкупил за бесценок пустующий дом, навёл в нём порядок и мы стали первыми покупателями. Словоохотливая прислуга, Эмма, сметавшая гроздья пыли по многочисленным углам нашего с Магдой дома, также подтверждала странный рассказ Рамиреса. Она немного говорила по-английски и по-испански, но в основном умело стрекотала на марокканском разговорном наречии. У неё мне удалось выяснить, что женщину, жившую тут с мужем и детьми до нас, по странному стечению обстоятельств, тоже звали Магдой. «Истину, истину, горю вам! – Клялась мне Эмма на плохом английском, – Точно звали, Магдой!» Я не придавал значения скрытым в этих повествованиях африканским мистическим страхам. И потом, близился наш день свадьбы, уже с моей Магдой, и мы собирались провести его особым образом.

Официальный день создания собственного клуба в честь великого композитора также был отложен на послесвадебный век, поэтому, как мне уже начало мерещиться, что его не будет никогда. Хотя он не особо был тут и нужен. В таком тишайшем покое и созерцании пространства вокруг виллы, окружённой необыкновенно прозрачными африканскими пейзажами в дрожащем от испарений воздухе, даже мысль о каком-то там подобии европейского клуба, быстро приходила в негодность, а то и вовсе исчезала. Конечно, я ни на чём не настаивал, ведь жизнь вносит свои коррективы, а Магда была желанна и прекрасна без различных внешних добавок и синтетических приправ капризного общества.