— Какая ты дотошная. Мог бы. Но не остался… Потому что обрядиться в тряпки и усесться в позу лотоса, это ровным счетом ничего еще не значит. Это внешнее, этого не достаточно, дело вообще не в этом. К тому же, я все-таки француз, а это нация бунтарская, к толпе и к неизбежной в ней массовой истерии испытывающая искреннее отвращение. Там в монастырях, и особенно вокруг них, в кафе за забором, таких уже знаешь сколько сидит? Каждый монастырь давно оброс инфраструктурой из ресторанов и отелей, где те, кому лень медитировать, могут с умным видом обсуждать духовные практики, покуривая марихуану или потягивая пятый за день капучино. Люди бросают карьеру и вливаются в новую игру в просветление. Это даже раньше было модно. Сейчас уже и русские туда доехали. С опозданием на двадцать лет, но доехали. Есть целые русские колхозы, ашрамы, скитаются там группами по двадцать человек, — ну это из-за незнания языка, да и общей коммунальности в менталитете… Кстати, есть у вас и еще одна препротивная особенность в менталитете: повышенное самомнение. Буквально каждый второй русский с чего-то считает, что уже просветлился. Это удобно: если денег на баб не хватило в своей стране, то сел где-нибудь в Тибете у стены, облачился в тряпье, якобы все мирское тебе уже чуждо, глаза попучил с полгодика и трахай наивных дурочек сколько влезет. Это как та же карьера, только более омерзительная. Деньги зарабатывать и то как-то честнее что ли, чем спекулировать на духовном. Это уж совсем низко, хуже, чем начальников в офисе подсиживать. Уверен, что карма от таких игр не улучшается, а только портится в конец. А обратного хода уже нет, люди заигрываются, все бросают, назад уже не вернуться, но и тут ничего не получается. Крыши у народа там съезжают массово, совсем порой до низости доходит, до абсурда. Кучи искалеченных судеб я там видел, страшнейшая зависть развивается, жадность до духовного… И без того раздутое самомнение от всего этого только растет, разбухает как раковая опухоль, выливается в соревнование кто духовнее, кто чище… Часто ума не хватает добраться до сути, и народ начинает зацикливаться на телесном очищении, увлекается аюрведой, кишки до одури промывает, на странных диетах сидит. Играют люди в то, в чем ничего не понимают. И еще ладно, когда туда приезжают те, у кого до этого хоть что-то в жизни было, им еще не так обидно. А то ведь в основном там сидят те, кто не отказался сознательно от чего-то, а прибежал туда от безвыходности, от того, что на мирском поприще оказался слаб, ничего не смог получить, холодильников мало заработал, бабы красивые не достались. И вот они-то там и есть самые озлобленные, самые искалеченные. Хоть там, но им нужно что-то людям доказать, и каждый третий играет в гуру, в Учителя. Тибетцы видеть этого уже не могут. Сначала терпели, а теперь просто поднимают ценники в монастырях, чтоб все эти белые придурки хоть не забесплатно под ногами путались. А серьезные мастера вообще закрыты для публики. Настоящее знание скрыто от туристов, да и правильно. Хотя извини… Чего-то я разошелся. Тебе, наверное, все это неинтересно.
— Не правда! Мне как раз это интересно. Так, а что случилось потом, когда ты ушел из монастыря? Почему ты не в Париже, а здесь?
— А что меня ждало в Париже? Опять офис? Это самое тупое, что вообще можно делать в жизни. У тебя была семья, папа-мама, а у меня никогда не было этого примера перед глазами, да и слава богу, как я сейчас понимаю. Так что, по крайней мере, хоть жениться и размножаться я не собирался, и на том спасибо. К тому же в Париже откровенно тесно, в воздухе словно висит пелена из примитивных человеческих желаний, алчности, эгоизма и глупости, аж неба за ней не видно и не продохнуть. Или ты думаешь, что Париж — это рай земной, воспетый Ремарком?
— Ну а здесь лучше?
Видимо устав от одной и той же позы, Арно чуть отодвигает кресло, выпрямляет ноги, а потом и вовсе растягивается во весь рост на спине, подложив локти под голову. Мне кажется, я вижу его лежащим в траве у той реки его детства.
— Здесь лучше, — зевает он. — Здесь ничто не отвлекает, не мешает, здесь можно просто жить. В смысле, теоретически это можно сделать где угодно, но практически — здесь проще и дешевле. Когда бросаешь работу, последний фактор начинает играть определенную роль, извини за прозу жизни.
Последнюю фразу я пропускаю мимо ушей. Про прозу жизни, экономический кризис и ужас надвигающегося безденежья мне все слишком хорошо известно.
— Просто жить?
— Ну да. Или, если хочешь, жить
— Я? Почему ты спросил?
— Ну, твой дом называется «пратьяхара». Что-то же ты в это вкладывала, или я ошибаюсь, и ты просто начиталась книжек? Ты же мне не поверила, что читать вредно.
— Ну что-то я, наверное, и вкладывала. Только не просветление.