Вилла Пратьяхара

Опять меня накрывает чувством, что высшие силы словно подарили нас друг другу, в нас есть что-то общее, наши ядра сделаны из одного и того же материала, химически-физически-мистически, как угодно. Я ощущаю это интуитивно: мы совпадаем по составу, мы должны провести хоть недолгое время вместе, хотя бы чуть-чуть, мы просто не имеем права потеряться, разойтись сразу. Это будет кошмарнейшая глупость, нелепость, непростительная ошибка. Мы должны успеть чем-то обменяться, что-то дать друг другу. Ну не может быть просто другого объяснения, почему меня, с такой неподвластной мне силой, так неистово влечет к этому человеку. Он даже не в моем вкусе, выглядеть так в сорок лет, опутывать себя всеми этими веревочками, не стричь и, кажется, даже не мыть волосы — откровенно дурной тон. Мне не симпатична ни его надменная национальность, ни снобская профессия адвоката, ни гоночная машина, ни даже чрезмерное увлечение рыбалкой — все эти его сети и лодки. Наконец, у него грубые щиколотки, широкая кость, слишком большие кисти рук, прямоугольные черные ногти, которые он в довершение всего еще и грызет. Иногда в нем сквозит что-то животное, в том, как он чешется на жаре, как откровенно презирает дезодоранты, в его пластике, необычной ловкости, с которой он перескакивает с камня на камень. Я не понимаю этого человека, не вижу, как в нем могут сочетаться неоструганные доски его самодельной лачуги и прямо-таки дизайнерская ванная комната, любовно выложенная красивыми камнями, ароматные оладьи из цуккини и полное презрение к сервировке стола (перед нашим ужином он сгреб разложенные на столе сети в сторону, и прямо на оставшиеся под ними лужицы поставил бокалы и тарелки), его грубость и одновременно сквозящая в каждом движении нежность, направленная, казалось бы, на весь окружающий мир. Перед моими глазами всплывает картинка, как он отодвигает рукой мешающую пройти ветку. В этом движении столько любви и заботы, какой-то ответственности перед миром. Я не хочу его видеть, я его боюсь, я не управляю собой при нем, но в то же время мне постоянно его не хватает. Господи, зачем этот человек вообще свалился на мою голову, поселился на том пляже, где мне взбрело в голову купить дом, который теперь невозможно продать? Почему он не выбрал себе другой остров, континент?! С какой стати ему не сиделось в Париже?! Боги словно свели нас в одной точке, специально убив для этого несчастного писателя, создав тем угрозу, родив во мне страх, будто бы вор теперь выбрал мой дом… Такое ощущение, словно весь мир действует сообща, чтобы постоянно сталкивать нас вместе!

Я чувствую, нас что-то связывает, мы должны объединить если не наши тела, то хотя бы накопленную информацию, чем-то обменяться, не физическим, а больше, важнее, чем-то помочь друг другу. Хотя чем я могу помочь этому самодостаточному человеку, сознательно бросившему цивилизованный мир ради жизни отшельника и не раздираемому никакими противоречиями и экзистенциальными вопросами, которые измучили меня, выгнали из Москвы на эти скалы, от которых меня уже тошнит? И все бы ничего, Арно, кажется, не прочь со мной общаться, но куда мне деть это раздражающее, все портящее влечение, которое пронизывает меня каждый раз, что я его вижу? Ночами мне снится, что он подошел, дотронулся до меня, у меня слабеют ноги, спазм перекрывает горло, и я теряю сознание от того, что ничего не будет, ничего нельзя! Я даже не хочу с ним обычного секса, я хочу сразу во второй акт этой пьесы: сигаретный дым заволакивает постель, мы устали, и между нами тихо струится разговор. Обо всем, о жизни, о том, зачем все это и почему, и что здесь надо делать. Я бы рассказала ему о Петровском, он не выходит у меня из головы и мне абсолютно не с кем про это поговорить. Невысказанные вопросы душат меня, и мне кажется, Арно именно тот человек, который поймет все с полувзгляда, это какая-то мистика, но у него есть для меня нужный ответ . И, возможно, он даже сам об этом не подозревает.