Вилла Рено

— Что такое «все»? Все шоферы, все поляки, все евреи то-то и то-то. Это фашистское клише. Нацистское высказывание. Не отвлекайтесь. Положите тот булыжник к левому берегу. Я уже не говорю, что спущу на вас собак. Они сами вырвутся, я их еле держу, поторапливайтесь, время не ждет.

ГЛАВА 33. ТРОЙНИК

Василий Павлович Реданский вошел во двор, миновав знакомую, наизусть выученную (каждую щербинку знал, каждый завиток кованых ворот) арку.

Двор был заполнен поленницами: в доме топили печи. Дрова пахли по-разному, запах березовых, сосновых и осиновых различался; пахла зеленая трава, пробивавшаяся в подножиях поленниц; волна легкого ветерка, отдающего резиной, клеем, гуталином, шедшая из подвала, где жил сапожник, овеяла Реданского; из кухни дворника пахло киселем и щами, из прачечной — бельевым снегом.

Войдя в парадную, притаившуюся в дальнем правом углу двора-колодца, он стал медленно подниматься по лестнице, преодолевая высокие крутые ступени. Марши были кратки, потолок сводчат.

Реданский остановился перевести дыхание этаже на четвертом, скорее от волнения. Он читал знакомые фамилии жильцов около дверных звонков, точно хорошо выученное лестничное стихотворение, слушал голоса, жилые шумы и звуки из-за дверей.

Наконец дошел он до своей квартиры.

Квартира не была опечатана. Однако бумажка с фамилией жильцов в гнездышке у звонка отсутствовала. Некоторое время он стоял, слушая звон в ушах и гулко колотившееся сердце. Нажал на кнопку, ответило за дверью знакомое тилиликанье звонка, тихие шаги, скрип открывающейся внутренней из двойных дверей двери, легкий нерешительный шорох, шебаршенье, дыхание — и чуть дрогнувший голосок мальчика, спросившего:

— Кто там?

— Вася, открывай, не бойся, я твой троюродный дедушка Василий Павлович.

Мальчишка раздумывал, пытаясь вспомнить, что это за троюродный дедушка выискался, тезка, надо же, был ли он вообще. С явной неохотой, медленно откинул он дверной крючок, отодвинул задвижку, после паузы принялся звенеть кандалами цепочки. Возможно, он уже был готов к тому, что это опять чужие, незнакомые одинаковые люди, которые увели мать с отцом, перевернули все вверх дном в доме, теперь они вернулись за ним, он чувствовал себя существом обреченным, пойманной зверушкой, отступать ему было некуда. Поэтому, чуть помедлив, он отчаянно распахнул дверь перед Роком, перед непонятной жестокостью судьбы.

По одну сторону порога стоял старик с белыми усами и благообразной белой бородою, мальчишке лицо его показалось знакомым, по другую — разглядываемый стариком двенадцатилетний мальчик, бледный, встревоженный, худенький, в белой рубашке и стареньких штанах до колена, в стоптанных тапках на босу ногу, коленки сбиты, вихры торчат: Вася Реданский, он сам. У Василия Павловича чуть кружилась голова от этого раздвоения на себя маленького и себя старого, от того, что он помнил все свои детские ощущения и чувства, нынешнее его восприятие, непривычно бинарное, противоречило само себе.

— Так и будем на пороге стоять? — сказал старый маленькому, улыбаясь, чтобы успокоить его и успокоиться самому.

Мальчишка посторонился, сказав:

— Тут ступени перед кухней, две ступеньки вниз, осторожно.

— Я помню, — отвечал Реданский.

И в кухне, и во всей квартире витал легкий запах керосина, которым матушка протирала пол и мебель, еще не выдохся до конца воздух уюта, быт вышитых салфеток, лоскутных одеял, незабвенных пирогов, которые на Руси испокон веку пекли от бедности. Запах керосина почему-то оказался невыносимым, мальчик увидел слезы в глазах старика и, не сдержавшись, бросился к нему, они стояли обнявшись, мальчишка всхлипывал, его прорвало, он судорожно вздрагивал, приговаривал одно и то же, рассказывая, как увели родителей, старик гладил его по голове.

— Они... меня... тоже заберут?

— Нет. Нет. Сейчас мы возьмем маленький чемоданчик, возьмем баул, уложим твои вещи, одежку, тетрадки, книжки, пойдешь со мной, переночуешь у меня, завтра отправлю тебя к родственникам в Киев, будешь там жить. Ты понял?

— Я... понял...

Принеся чемоданчик, уже проникшись доверием к невесть откуда взявшемуся троюродному дедушке, Вася Реданский спросил:

— А если папу с мамой отпустят, они вернутся, а меня нет? Они ведь будут беспокоиться.

Василий Павлович знал доподлинно: не вернутся; но то был с детства до старости повторяющийся сон: родители возвращаются, а его в квартире нет, то есть ему сообщают, что они вернулись, а он никак не может добраться до дома, а, напротив, все удаляется и удаляется, плутая в квартирно-уличных городских лабиринтах, где ни одна машина, ни один трамвай не желает его везти или завозит не туда.

— Я найду возможность им сообщить.

Мальчик поверил, притих, стал собирать свой немудрящий скарб. Василию Павловичу довелось увидеть вещицы, почти забытые, растворившиеся во времени и пространстве: перочинный нож отца с черепаховой ручкой, книжку Фенимора Купера, альбом марок, фляжку, старинную медную монету.