Вилла Рено

Савельев слушал с глазами, полными слез, Урусов не отрывался от тетрадки, Вельтман подпевал тенорком, Тхоржевский глядел вокруг фасеточным взором оператора, крупный план, общий план, то облако, то стрекоза, то купы кустов, а вот и шкалик.

Есть у мене таку зiлля,
Росте бiля току,
Як дам тобi напитися —
Забудешь до року.

Словно вторя, восщебетала на ветке, заняв место Катрионы, пташка.

Буду пити, буду пити
I крапли не впущу.
Xi6a толi я забуду,
Як очи заплющу.

Допев про «буду пити», Нечипоренко почти протрезвел,

— Пойду в пруду искупаюсь, — сказал Савельев, отирая слезу. — Ну, спасибо, ангел, утешил. Кто со мной купаться? Пруд зовет!

— Только не четвертый.

— Именно в четвертом и следует купаться. Веревка висельника в средневековье приносила удачу. Водица из-под отражения повешенного тоже должна приносить.

И поспешно удалился, слегка качаясь.

— Не утоните! — крикнул ему вслед Нечипоренко. — Не хотите ли, Урусов, мне тетрадочку вернуть?

— Кому суждено быть повешенным, тот не утонет! — хохотнул издалека Савельев.

— Подождите, дайте дочитать, — буркнул Урусов, читая.

Записи Нечипоренко сменяли друг друга, следуя логике, понятной одному хозяину тетради. Урусов читал все подряд.

«КЛЮЧ — изначально клюк, крюк, дверной замок, засов, зубчатая задвижка. Музыкальный ключ. Ключ грамоты, азбуки, шифра. Ключ границ (црк) — каждая буква пасхалии, указывающая день Пасхи».

Сбоку было приписано красным: «Как ключ ко дну...»

«Ключвойт — голова, управляющий. И наконец: родник, источник, отпирающий недра земли; водяная жила, живец.

Ключи Петровы — Стожары (Плеяды). Ключевая вода. Ключевое слово. Ключистое место: обильное родниками».

«Встреча с Горьким. Начало зимы 1931 года. Памятные записи сына Ивана Петровича Павлова, Владимира Ивановича. Павлов говорит Горькому:

„Прочел я летом — лето для меня вроде отдыха — биографию Сократа. Вот это личность с настоящей силой убеждения. Как вам нравится — он подавил страх смерти. Сократа приговорили к смертной казни, а он сказал очень просто: «Если загробная жизнь существует, мне приятно будет встретить там Гомера». Ведь Сократ мог легко спастись. Он мог уйти куда угодно, но он остался и принял смертную казнь. Дивно читать было! Это — человек!"

Сказав все это, Иван Петрович замолк, как бы ушел в себя».

Конец цитаты.

Сократа отравили: он выпил поднесенную ему чашу с цикутой.

Однажды, когда Павлов лежал больной, у него барахлили почки, он попросил принести миску со льдом и держал в ней кисти рук (талая вода!), этим снимал приступ.

Из воспоминаний М. К. Петровой (речь идет о болезни И. П. в июне 1935 года): «Среди разговора И. П. воскликнул: „А большевички желали меня уже хоронить, а я вот взял да и выздоровел!" И он назвал лиц, желающих его похоронить. Это А. Д. С[перанский], Л. Н. Ф[едоров], Н. Н. Н[икитин] и др. А. Д. С[перанского] он тоже считал большевиком. Я вся закипела от негодования и в запальчивости ему сказала: не большевики, И. П., вас хоронили! Сколько внимания, любви и заботливости было проявлено к вам во время вашей болезни. Они любят вас и очень желали вашего выздоровления, несмотря на то, что вы ругатель их, но честно и открыто признающий все их положительные стороны».

Мария Капитоновна Петрова пережила весь ужас ленинградской блокады.