Виллет

Едва ушла вежливая ученица, как без стука и церемоний вторглась самозванка. Даже не видя ее, не составляло труда понять, с кем предстоит побеседовать. К этому времени моя природная сдержанность уже успела благотворно повлиять на поведение окружающих: теперь я редко страдала от грубого или навязчивого обращения, – а поначалу не раз случалось, что непонятливая немка хлопала по плечу и предлагала пробежать наперегонки или энергичная жительница Лабаскура хватала за руку и тащила на площадку. Прежде едва ли не каждый час звучали предложения прокатиться на «Pas de Géant»[195] или принять участие в буйной игре в прятки под названием «Un, deux, trois»[196]. Однако некоторое время назад эти маленькие знаки внимания кончились сами собой, мне даже не пришлось прикладывать усилий. Теперь можно было не опасаться внезапных нападений, если не считать одной-единственной ученицы, а поскольку она тоже пересекла пролив, я терпела. Джиневра Фэншо не стеснялась поймать меня в холле и закружить в принудительном вальсе, искренне наслаждаясь доставленным внезапным порывом моральными и физическими неудобствами. Именно Джиневра Фэншо сейчас прервала мой «ученый досуг», явившись с толстым нотным сборником под мышкой.

– Отправляйтесь заниматься! – сразу распорядилась я. – Ваше место в маленькой гостиной!

– Только после того, как поговорю с вами, chèr amie[197].Знаю, где провели каникулы, каким образом отдали дань элегантности и светским развлечениям. Недавно видела вас на концерте, прекрасно одетой, не хуже остальных. Кто ваша портниха?

– Ах-ах-ах! Какое чудесное начало! Моя портниха! Что за ерунда! Право, Джиневра, займитесь делом. Вовсе не хочу с вами болтать.

– Когда этого хочу я, мой ange farouche[198], что значит ваше скромное нежелание? Dieu merci[199], мы-то знаем, как обращаться с нашей одаренной соотечественницей – ученой ourse Britannique[200]. Итак, мадам, вы знакомы с Исидором?

– С доктором Бреттоном, вы хотите сказать?

– О, тише! – Джиневра театрально заткнула уши. – Не то грубыми англицизмами повредите мои нежные барабанные перепонки. Ну и как поживает наш дорогой Джон? Расскажите о нем. Должно быть, бедняга в печали. Как он отозвался о моем поведении? Наверное, сказал, что я была жестока?

– Думаете, я вас заметила?

– Вечер прошел восхитительно. О, божественный Амаль! До чего приятно было наблюдать, как другой дуется и умирает вдалеке! А пожилая леди, моя будущая свекровь… Боюсь, правда, что мы с леди Сарой слишком откровенно и насмешливо ее рассматривали.

– Леди Сара не насмехалась, а что касается вашего собственного поведения, не беспокойтесь: миссис Бреттон не обольщается на ваш счет и, думаю, уж презрение переживет.

– Надеюсь: пожилые леди очень выносливы, но бедный ее сын! Как отреагировал он? Мне показалось, что расстроился.

– Сказал, что вы ведете себя, словно уже стали мадам де Амаль.

– Правда? – восторженно воскликнула мисс Фэншо. – Он это заметил? Как мило! Я так и думала: теперь сойдет с ума от ревности.

– Джиневра, вы действительно хотите, чтобы доктор от вас отказался?

– Вам прекрасно известно, что это невозможно. Так он бесился?

– Еще как! Сходил с ума, как мартовский заяц.

– Ну и как же вам удалось довезти его домой?

– О, не спрашивайте! Неужели вам не жалко его бедную матушку? Только представьте, как нам пришлось держать доктора с двух сторон, когда он рвал и метал! Мы едва не лишились рассудка, а кучер даже сбился с пути, и мы заблудились.

– Да вы смеетесь надо мной, Люси Сноу!

– Уверяю, что все так и было. Больше того: доктор Бреттон не усидел в экипаже, вылез и поехал на козлах.

– А потом?

– Потом… То, что произошло дома, и вовсе не поддается описанию.

– И все же попытайтесь. До чего занятно!

– Занятно, мисс Фэншо? – повторила я сурово. – Но ведь вам известна поговорка: «Что одному веселье, то другому смерть».

– Продолжайте, милая Тимон.

– Честно говоря, не могу – до тех пор, пока не убедите меня, что у вас есть сердце.

– Конечно же, есть! Вы даже не представляете, какое огромное!

– Хорошо! В таком случае сможете поверить, что прежде всего доктор Бреттон отказался от ужина: приготовленные для него закуски остались нетронутыми, – затем… Впрочем, ни к чему описывать душераздирающие подробности – достаточно сказать, что никогда, даже в самые буйные моменты детства, матушке не приходилось так заботливо его оберегать, как в эту ночь.

– Он был беспокоен?

– В том-то и дело: метался по кровати, постоянно сбрасывал с себя одеяло, – и ей приходилось сидеть рядом и каждую минуту его укрывать.

– Он что-нибудь при этом говорил?

– Говорил? Нет, скорее отчаянно взывал к своей божественной Джиневре, яростно проклинал демона Амаля, безумно бредил о золотых локонах, голубых глазах, белоснежных руках и сияющих браслетах.

– Не может быть! Он видел браслет?

– Конечно! Так же ясно, как я, и, возможно, впервые заметил отпечаток, оставленный украшением на коже. – Я встала, решительно открыла дверь и совершенно другим тоном заявила: – Но, Джиневра, хватит болтать, вам пора заниматься.

– Но ведь вы еще не все рассказали!