Виллет

Думаю, он услышал мое дыхание, потому что резко обернулся. Несмотря на нервный темперамент, месье Поль обладал редкой твердостью характера, никогда не вздрагивал и редко краснел.

– Думал, вы ушли в город вместе с остальными учительницами, – проговорил профессор, силой воли задержав стремившееся ускользнуть самообладание. – Но пусть так. Думаете, расстроюсь из-за того, что попался? Ничуть. Я часто навещаю ваш стол.

– Мне известно это, месье.

– Время от времени находите брошюру или книгу, но не читаете из-за этого запаха? – указал он на сигару.

– Согласна: лучше они не становятся, – но читаю все, что получаю.

– Без удовольствия?

– Месье не допускает возражений.

– Они вам нравятся, хотя бы некоторые? Кажутся достойными внимания?

– Месье сто раз заставал меня за чтением своих книг и знает, что у меня не так много развлечений, чтобы недооценивать те, которые предоставляет он.

– Делаю это с добрыми намерениями. А если понимаете, что хочу добра, и получаете от моих усилий небольшую радость, то почему мы не можем стать друзьями?

– Фаталист сказал бы: потому что не можем.

– Сегодня утром, – продолжил месье Поль, – я проснулся в чудесном настроении и пришел в класс счастливым. А вы испортили мне день.

– Но, месье, всего лишь час или два, да и то не намеренно.

– Не намеренно? Нет? Сегодня мои именины. Все желали мне счастья, кроме вас. Даже маленькие девочки из третьего отделения подарили по крошечному букетику фиалок и пролепетали пару теплых слов. А вы… вы ничего: ни веточки, ни листика, ни строчки стихов.

– Я не желала вас обидеть.

– Значит, действительно не знали нашего обычая? Не подготовились? Добровольно расстались бы с несколькими сантимами и купили цветок, чтобы доставить мне радость, если бы знали, что так принято? Подтвердите; обида мгновенно растает, а боль утихнет.

– Я знала, как принято, и подготовилась, но это не цветы.

– Хорошо, что говорите честно, а то возненавидел бы вас, услышав лесть и ложь. Лучше сразу заявить: «Paul Carl Emmanuel, je te deteste, mon garçon!»[275] – чем заинтересованно улыбаться, нежно смотреть, а в душе оставаться фальшивой и холодной. Вы не фальшивая и не холодная, но совершаете огромную жизненную ошибку. Суждения ваши искажены: вы равнодушны там, где следует испытывать благодарность, и, возможно, преданны и влюблены там, где надо оставаться холодной, как ваше имя[276]. Не думайте, что жду от вас страсти, мадемуазель! Dieu vous en guarde![277] Почему вы вздрогнули? Потому что я произнес слово «страсть»? Могу его повторить. Существует такое слово и даже то, что оно означает, но, хвала небесам, не в этих стенах! Вы не ребенок, чтобы молчать о том, что существует, но я лишь выговорил слово: сущность же далека от моей жизни и моих взглядов. Она умерла в прошлом, а в настоящем покоится в земле. Могила ее глубока и уже много зим скрывается под высокой насыпью. Для утешения собственной души надеюсь на будущее воскресение, но тогда все изменится: и форма, и чувство. То, что смертно, обретет бессмертие и восстанет не для этого мира, а для небес. Вам же, мисс Люси Сноу, говорю лишь одно: следует обращаться с профессором Эммануэлем прилично.

Возразить против всплеска красноречия было нечего, и я промолчала.

– Назовите день своих именин, – продолжил месье Поль, – и я не пожалею нескольких сантимов на маленький подарок.

– В этом случае поступите так же, как я, месье. Вот этот подарок стоит больше нескольких сантимов, и мне нисколько не жаль ни денег, ни усилий.

Я достала из открытого стола маленькую шкатулку и, вложив ему в руку, объяснила:

– Сегодня утром сувенир лежал у меня на коленях. Если бы месье проявил больше терпения, мадемуазель Сен-Пьер не вмешалась столь бесцеремонно, а сама я оказалась спокойнее и мудрее, то отдала бы его тогда же.

Профессор посмотрел на коробочку: чистый теплый цвет и яркое лазурное кольцо порадовали взгляд, – а когда я предложила открыть, воскликнул, показывая на буквы на обратной стороне крышки:

– Мои инициалы! Но кто сказал вам, что меня зовут Карл Давид?

– Маленькая птичка чирикнула, месье.

– Она летает от меня к вам? Тогда при необходимости к лапке можно привязать записку.

Он достал ленту для часов – пустяковую по цене, но блестящую шелком и сияющую бисером – и восхитился безыскусно, как ребенок.

– Это мне?

– Да, вам.

– Та самая вещь, над которой вы трудились вчера вечером?

– Та самая.

– А закончили сегодня утром?

– Да.

– Задумали подарок специально для меня?

– Несомненно.

– Чтобы подарить на именины?

– Да.

– И ни разу не усомнились в цели, пока шили?

– Ни разу.

– В таком случае нет необходимости отрезать часть с мыслью, что она принадлежит не мне, что предназначалась кому-то другому?

– Ни в коем случае. Не только нет необходимости, но было бы несправедливо.

– Неужели вся лента моя?

– Ваша, целиком и полностью.