Виллет

– Дочь моя, сейчас вам действительно лучше уйти, – проговорил священник, и во взгляде его светилось сочувствие. – Но поверьте: слова ваши поразили меня. Подобно всему на свете даже исповедь со временем становится привычной и банальной, а вы пришли и излили душу, что случается редко. Был бы рад счесть вашу исповедь свершенной и включить ее в свои молитвы. Будь вы нашей веры, я знал бы, что сказать: столь удрученный ум способен найти успокоение лишь в тишине уединения и чистоте прилежной молитвы. Давно известно, что подобным натурам мир не приносит удовлетворения. Святители побуждали грешников, стремящихся к покаянию подобно вам, облегчить себе путь на небеса с помощью епитимьи, самоотречения и тяжелой плодотворной работы. Здесь лишь слезы утоляют их голод и жажду, служа горьким хлебом и горькой водой. Воздаяние наступит впоследствии. Лично я убежден, что те впечатления, которые вас угнетают, служат посланиями Бога, стремящегося вернуть вас в истинную церковь. Вы рождены для нашей веры; только наша вера способна излечить и помочь. Протестантизм слишком сух, холоден, прозаичен для вас. Чем больше я думаю об этом случае, тем яснее понимаю его необычность. Ни в коем случае не потеряю вас из виду. Сейчас идите, дочь моя, но непременно возвращайтесь.

Я встала, поблагодарила и уже собралась уйти, но он знаком попросил вернуться и сказал негромко:

– Не надо приходить в эту церковь. Вижу, что вы больны, а здесь слишком холодно. Лучше навестите меня дома. – Он назвал адрес. – Завтра в десять утра.

В ответ я молча поклонилась, опустила вуаль, плотнее запахнула плащ и выскользнула на улицу.

Полагаете ли вы, добрый читатель, что я обдумывала возможность нового появления перед достойным священником? Точно так же можно было бы обдумывать, стоит ли по доброй воле войти в вавилонскую печь. Этот священник обладал мощным оружием воздействия: сентиментальной французской добротой, мягкости которой я не могла противостоять. Чуждая некоторым видам привязанности, не нашла в себе сил сопротивляться ее земным проявлениям. Если бы я пришла к святому отцу, он, несомненно, продемонстрировал бы все самое нежное, душевное и трогательное, что существовало в искреннем папском идолопоклонничестве, постарался бы возжечь и раздуть в моей душе рвение к благому труду. Не знаю, чем бы закончилось это посещение. Все мы считаем себя сильными в некоторых отношениях и знаем, что слабы во многих. Вполне вероятно, что если бы в назначенный день и час я пришла в дом десять по рю Маж, то сейчас не писала бы эти еретические строки, а смиренно перебирала четки в келье кармелитского монастыря на бульваре Креси в Виллете. В пожилом благодушном священнике присутствовало что-то от Фенелона[160]. Какими бы ни оказались его братья, что бы ни думала я о его церкви и вере (не люблю ни то, ни другое), его самого должна вспомнить с благодарностью. Он проявил доброту, когда я в ней нуждалась, и тем помог. Да благословит его Господь!

Когда я вышла из полумрака церкви, сумерки уже сменились вечером, и на улицах зажглись фонари. Теперь можно было вернуться домой: страстное стремление подышать октябрьским воздухом на невысоком холме за стенами города утратило остроту, смягчилось и превратилось в подвластное разуму желание. Разум сумел его подавить, и я свернула, как мне показалось, в сторону рю Фоссет, однако вскоре обнаружила, что заблудилась и забрела в совершенно незнакомую часть города – в старинный квартал с узкими улочками и живописными, медленно разрушавшимися домами. Слабость не позволяла сосредоточиться, беззаботность мешала задуматься об осторожности. Я растерялась и вскоре запуталась в паутине странных поворотов. Не осмеливаясь обратиться за помощью к прохожим, принялась искать выход из лабиринта, но, как и следовало ожидать, лишь окончательно заблудилась.

Если на закате буря немного утихла, то сейчас стихия решила наверстать упущенное. Подул резкий ветер и принес с собой не только брызги дождя, но и шрапнель града. Я попыталась наклониться навстречу ударам, чтобы спрятать лицо, но порывы не допускали даже столь малого противостояния. Сердце не сдалось в этом конфликте, лишь захотелось обрести крылья, чтобы подняться вместе с ветром, положиться на его силу и умчаться вдаль – туда, куда он пожелает унести. Думая об этом, я промерзла до костей и, внезапно ощутив полное бессилие, попыталась добраться до крыльца величественного здания, однако фронтон и гигантский шпиль погрузились во тьму и исчезли из виду. Вместо того чтобы присесть на ступени, как собиралась, я рухнула в черную пропасть. Больше ничего не помню.

Глава XVI Доброе старое время