Виллет

На полотне была изображена женщина – на мой взгляд, значительно крупнее, чем в жизни. Я прикинула, что, если эту леди поместить на пригодные для такого груза весы, она потянет на четырнадцать, а то и все шестнадцать стоунов[168]. Героиня картины наверняка очень хорошо питалась. Чтобы достичь подобных габаритов и изобилия плоти, надо очень много есть и пить. Дама непонятно почему полулежала на диване, хотя был явно день, да и выглядела особа вполне здоровой и полной сил, так что вполне смогла бы работать за двоих поварих. Непонятно, зачем убивать время, валяясь на диване, если можно прилично одеться – в достойно прикрывающее пышные телеса платье – и чем-нибудь заняться. Из обилия ткани – я бы сказала, ярдов тридцати – она умудрилась соорудить абсолютно непригодный костюм. К тому же беспорядок в комнате выглядел непростительным: горшки и кастрюли – очевидно, следует сказать «вазы и кубки» – валялись на самом виду, на переднем плане. Здесь же почему-то оказались разбросанные цветы, а беспорядочно смятая портьерная ткань загромождала диван и создавала хаос на полу. Обратившись к каталогу, я выяснила, что необыкновенная картина называется «Клеопатра».

Итак, я сидела перед Клеопатрой в легком недоумении (кто-то позаботился о банкетке, и я решила, что могу позволить себе немного отдохнуть): кое-какие предметы – в частности, розы, золотые кубки, драгоценности и прочее – написаны очень мило, но в целом картина представляет собой грандиозный вздор.

Тем временем недавно почти пустой зал начал заполняться публикой. Не обращая внимания на это обстоятельство (поскольку оно меня не касалось), я продолжала сидеть, но скорее для того, чтобы отдохнуть, чем из-за желания рассмотреть толстую смуглую царицу. От нее я скоро устала и перевела взгляд на симпатичные маленькие натюрморты: полевые цветы, фрукты, выложенные мхом птичьи гнезда с крошечными яйцами, похожими на жемчужины в прозрачной морской воде. Вся эта изящная красота скромно расположилась под грубым нелепым полотном.

Неожиданно кто-то легонько похлопал по плечу. Вздрогнув, я обернулась и увидела склоненное лицо – хмурое, едва ли не возмущенное.

– Que faites-vous ici?[169] – прозвучал сердитый голос.

– Развлекаюсь, месье.

– Vous vous amusez! Et à quoi, s’il vous plait? Mais d’abord, faites-moi le plaisir de vous lever: prene mon bras, et allons de l’autre côté[170].

Я поднялась. Месье Поль Эммануэль вернулся из Рима гордым собой и полным свежих впечатлений, однако вновь обретенный лавровый венок не прибавил терпимости к неповиновению.

Едва мы пересекли зал, профессор потребовал:

– Разрешите проводить вас к спутникам.

– У меня их нет.

– Вы что, здесь одна?

– Да, месье.

– Вообще без сопровождения?

– Нет, месье: меня проводил сюда доктор Бреттон.

– Доктор Бреттон и, разумеется, его матушка?

– Нет, только он.

– И что, посоветовал вам посмотреть эту картину?

– Ни в коем случае. Я сама ее обнаружила.

Волосы месье Поля, как всегда, были острижены чрезвычайно коротко, иначе наверняка встали бы дыбом. Начиная понимать направление его мыслей, я с удовольствием хранила невозмутимость, намеренно его раздражая.

– Просто поразительно! – воскликнул профессор. – Singulières femmes que ces Anglaises![171]

– В чем дело, месье?

– Дело! Как можете вы, молодая особа, сидеть и преспокойно, словно мужчина, рассматривать эту картину?

– Картина безобразная, но не понимаю, почему мне нельзя на нее смотреть.

– Хорошо, хорошо! Не будем больше об этом говорить. Но вам не следует находиться здесь в одиночестве.

– А что делать, если у меня нет компании – спутников, как вы говорите? К тому же какая разница, одна я или с кем-то? Никто мне не мешает.

– Taisez-vous, et asseyez-vous là – là![172]

Он демонстративно поставил стул в самый темный угол, перед самыми унылыми картинами.

– Но, месье…

– Mais, Mademoiselle, asseyez-vour, et ne bougez pas – entendez-vous? – jusqu’à ce qu’on vienne vous chercher, ou que je vous donne la permission[173].

– Quel triste coin, – воскликнула я, – et quelles laids tableaux![174]