Вина

В дорожной толчее двухколесные повозки, запряженные мулами, ослами, маленькими жилистыми лошадками. Все это я видел на картинках и рисунках Верещагина, Рериха… Люди едут в машинах грузовых и легковых и даже на тракторах. Люди, люди, люди… Ощущение такое, что вся Индия с восходом солнца гигантским лагерем поднялась и тронулась в дорогу. Это впечатление усиливается тем, что вокруг по обочинам, в кюветах и за ними дотлевают крохотные костерки, а в лощинах и низких местах стойко держится дым, смешавшийся с утренним туманом.

Города вытянулись вдоль главной дороги. Все живое в них сдвинулось, прижалось к этой трассе, обняло ее базарами, лавчонками, мастерскими, маленькими кухоньками, где варятся и жарятся душистые сладости и пряная еда.

Здесь продаются диковинные фрукты, овощи, сладости. Готовят всевозможную снедь, жарят орехи, шьют одежду, тачают обувь, режут дерево, кость, гравируют металл, стригут и бреют людей — и все это открыто взору каждого. Ты можешь стоять перед человеком, сидящим на асфальте под палящим солнцем, и быть свидетелем рождения фигурки разъяренного слона из кости, прекрасных сандалий из кожи… Если у вас есть рупии, можете купить эти произведения искусства, они стоят гроши, но, сколько я ни глядел, вокруг почти никто ничего не покупал, а все только продавали.

Бескрайняя улица кипит, как котел. Она забита людьми, крикливыми рикшами, сигналящими автомашинами, молчаливыми и важными коровами, которым все уступают дорогу. Здесь же бродят чумазые тощие свиньи, роются в мусоре цветные куры, все движется, переливается яркими цветами. Маленькие, распахнутые настежь лавчонки и мастерские, они одновременно и жилье торговцев и ремесленников. В их глубине на виду у всех идет жизнь: стирается белье, готовится пища, смирно сидят и спят дети.

Говорят, что дети во всем мире дети. Они шалят, беспричинно капризничают или без удержу смеются. Таких я почти не видел в Индии. Здесь дети ведут себя на удивление тихо. Они или помогают родителям по хозяйству, или заняты своими младшими братьями и сестрами. На улице вы тоже не увидите праздношатающихся мальчишечьих ватаг, ребята или что-то мастерят перед домом, или волокут вязанки дров, травы — все чем-то обязательно заняты.

Но на главных улицах индийских городков живут, работают и торгуют изделиями своих рук ремесленники и торговцы, если можно так выразиться, среднего достатка, а вот когда сворачиваешь в сторону, становится не по себе. Здесь люди живут в слепленных из ящиков халупах, под навесами, в изорванных палатках. Вокруг ни с чем не сравнимая бедность и потрясающая нищета. Детей еще больше.

Появиться здесь незнакомому человеку невозможно. Все сразу бросают свои занятия и стремглав бегут к нему. Худые ручонки, делая выразительные жесты от рта к животу, хватают вас за руки, за полы пиджака. Вам суют ракушки, безделушки из дерева, проволоки, прикалывают к рубахе цветки, и все просят пайсы, рупии, все что вы можете дать.

Когда я впервые попал в это плотное кольцо галдящей детворы, то меня вытащил чиновник министерства информации господин Бхатнагар, который сопровождал нас. Я роздал всю мелочь из карманов, а толпа катастрофически росла, и мне стало по-настоящему плохо, как бывает плохо человеку, когда он бессилен что-либо сделать, хотя и знает, что сделать надо обязательно.

Рассерженный Бхатнагар силой вырвал меня из объятий оборванной детворы и строго сказал:

— Больше никогда этого не делайте. — Он еще строже посмотрел на меня и добавил: — Всех не накормите, а сбежится весь штат.

Дальше мы ехали в машине молча. Я вспоминал разговор с государственными служащими, который состоялся в день нашего приезда после официальной встречи в министерстве, когда мы пили великолепный душистый индийский чай. Речь зашла о бедности и нищете определенных слоев населения, и один журналист запальчиво сказал:

— В Индии, по крайней мере, двести, а то и больше миллионов людей лишних. Их нечем занять, они камнем висят на шее у остальных четырехсот миллионов и тянут страну назад.

Это заявление не вызвало протеста у других наших индийских собеседников, и, когда я ринулся спорить, они лишь пожали плечами: дескать, каждый волен говорить, что хочет.

Сейчас я смотрю в окно машины на бредущих усталых людей. Во мне все бунтовало: нельзя, нельзя, так нельзя! Это же люди! Почему лишние? Кто определил? Кто выгнал их на эти дороги?

Человек тащится из села в село, из города в город в поисках любой работы за кусок хлеба. Весь его дом — одеяло или мешковина, наброшенная на плечи и спину. Никто ничего не несет с собою, нет ни рюкзаков, ни сумок, где бы могли лежать одежда или еда. Одежда вся на нем, а еда, видно, как только попадается, так ее сразу съедают. Лица ничего не выражают, глаза потухшие. Людям холодно, они хотят есть.

Отвожу глаза от дороги, даже закрываю их, но никак не могу оторвать мысли от этих несчастных.