Вина

Иван Иванович вспомнил, как он после рождения сына мечтал о дочери, но случилось так, что детей больше не было. Жена наотрез отказалась рожать. Он так и не смог переломить ее упрямства. Вспомнились и слова отца. «Три сына — басурмана. Не к кому на старости лет голову будет преклонить», — горько шутил он. Тоска по дочери в последнем колене Ивановых вылилась на Наташу. Иван Иванович говорил сам себе: «Долго ждали, зато и дождались царицу». А когда приключилась эта беда с Наташей, к его родительской любви прибавилась еще и отцовская жалость — несчастных детей любят и жалеют вдвое…

Иван Иванович смотрел на тихо улыбающуюся невестку, которая читала записи, и его накрывали эта любовь и жалость.

— Наташа, Наташа, — шептали его губы, — когда весь дом занялся огнем, себя надо спасать, а ты… О своей судьбе надо думать, о своей.

Месяца два назад Иван Иванович дал Михаилу книгу известного хирурга Федора Углова «В плену иллюзий». Она потрясла его, хотя, казалось, и до этой книги знал, какое губительное действие оказывает алкоголь на плоть и дух человека. Но то, что он прочел, его поразило. Люди, употребляющие спиртное даже в так называемых умеренных дозах, не доживают пятнадцать — двадцать лет.

Иван Иванович ждал, что такое же впечатление книга произведет на Наташу и Михаила, и, волнуясь, ждал их реакции. Но молодые молчали. Он не удержался и спросил у Наташи. Та ответила:

— Любопытная книга… Здесь столько страшных историй… — и на лице проступила брезгливая гримаса.

Иван Иванович обиженно умолк и не стал говорить с Наташей на эту тему. А сейчас ему хотелось крикнуть ей: «Не о том думаешь, Наташа, не о том…»

— Сколько здесь у вас, Иван Иванович, верных и глубоких мыслей, — вдруг тихо заговорила Наташа. — Они приходили в голову, видно, каждому думающему. Смотрите, — и она прочла: — «Единственная победа, достойная человека, — это победа над собою. Победа над другими разрушающа. Это обязательно чье-то унижение. В ней нет прогресса». Это так, — продолжала она, — я где-то вычитала и запомнила фразу, которую сказал после Ватерлоо победитель Наполеона Веллингтон: «После поражения самым печальным является победа». И вот еще у вас здесь очень верно сказано: «Сила, которой злоупотребляют, никогда не бывает надолго». «Мир нуждается больше в порядочных людях, чем в сильных».

Наташа умолкла, лицо ее еще больше погрустнело, и на нем будто кто пригасил те яркие краски, которые вызывающе дразнили, когда она вошла в палату.

— О-о-о, — тихо простонала Наташа, — как я ненавижу тупую силу и грубость… Как ненавижу! Меня они парализуют. Иван Иванович, вы слышите меня?

— Слышу, Наташенька, — отозвался тот. — Я слушаю и думаю о тебе… Думаю об Антоне и Михаиле. Не вся мудрость в словах. Жизнь, к сожалению, распоряжается по-своему…

— Мне часто кажется — мир сходит с ума. Стало столько грубости, насилия. Даже дома нельзя укрыться. С нами происходит страшное… На женщину смотрят, как на собственность, за которую когда-то заплатили. А если она еще и красивая, то каждый думает: почему она не моя? И делает все, чтобы затащить ее в постель.

— Наташа, — испуганно прошептал Иван Иванович, — что ты говоришь?

Но она будто и не слышала его.

— Ненавижу масленые глаза самцов. Ох, как ненавижу… — задохнувшись, она умолкла, и в палате стало так тихо, что было слышно, как комариным писком гудит лампа дневного света.

— Да среди кого же ты живешь, Наташа? — тихо спросил Иван Иванович.

— Среди нормальных людей, — отозвалась она, — каждый по крайней мере себя считает таким.

— Ты о Сереже Коржове? — чуть слышно спросил Иван Иванович.

Наташа вздрогнула, но не повернула головы.

— Нет, я о всех нормальных… А с Сергеем пусть разбирается Михаил. Он его друг, и ему решать. — Но рванулась с места, и в ее движении было видно, как неприятен ей этот разговор.

— А что же Михаил?

— Он тоже нормальный…

И опять наступило тягостное молчание, и Иван Иванович не знал, как его оборвать. Наташа уже положила амбарную книгу на тумбочку и собиралась уходить, а он понимал, что ее нельзя отпускать с такими мыслями, ей надо что-то сказать.

— Ты посиди еще минутку со мною, — наконец проговорил он, — и успокойся. Нельзя с такой злобой жить…

Наташа послушно села и потянулась к тумбочке за книгой, а Иван Иванович продолжал:

— Если даже отбросить всю твою работу и личную жизнь, у тебя есть Антон. Только одному ему можно посвятить себя, и твоя жизнь будет оправдана. А у тебя, кроме Антона, столько еще интереснейших и нужных не только тебе, но и другим людям дел: и студенты, и твои статьи, и диссертация, и твой любимый художник Давыдов…

Иван Иванович понимал, что он говорит не то. Знал, что это же понимает и Наташа, но остановить себя не мог. Он осознавал свое бессилие и говорил привычное и, конечно, пустое для нее. Ему бы сейчас замолчать, а он не мог, потому что кто-то придумал эту неправду. Кто-то сказал, что надо утешать человека, когда ему плохо. Так делают все, и он утешал, хоть и был противен сам себе.