Вина

А этот странный сон был совсем другим, и странным потому, что при пробуждении он не исчез, а остался в памяти весь от начала и до конца, и сейчас Иван Иванович лежал с открытыми глазами и, будто кино, просматривал пригрезившиеся ему события и людей. Именно пригрезившиеся, потому что сон начинался с яви, с воспоминания о его последнем дне войны.

Было это в Австрии, в маленьком городке за Веной. Часть, в которой служил Иванов, только что вышла из тяжелейших боев с прорывавшимися на запад войсками гитлеровцев. Все ждали, что вот-вот окончится война. Был взят Берлин, и всем казалось, что война выдохлась, но после этого жесточайшего прорыва, когда немцы, создав мощные танковые кулаки, остервенело таранили советскую оборону и с отчаянием смертников рвались через наши боевые порядки, все изменилось, никто не говорил о конце войны, а только каждый думал: «Неужели и мне суждено не дожить, как тем, кто погиб сегодня, вчера и позавчера?»

А погибало в эти дни слишком много, столько, сколько не погибало за последние недели и месяцы. Смерти эти были самыми горькими и до удушья обидными. Ведь конец, вот он, да и воевать уже научились. Был не сорок первый и сорок второй, даже не сорок третий, а шел май сорок пятого. На исходе четвертый год, и уже перевалил тысячный день войны. Были ведь такие, кто считал ее по дням, и в их части. Это, как правило, «старички», кто тянул фронтовую лямку с первого дня, от Белостока или Перемышля и других пограничных городов до Москвы и Сталинграда, а потом в обратную, сюда, до середины Европы. Были такие, хоть их и осталось совсем немного, но были…

И пришлось им сложить головы здесь, в Австрии, и других землях, у маленьких городков и чужих ферм за Дунаем…

Среди них самый дорогой ему человек Богомаз, столько вынесший и столько переживший страшного, что ему жить бы десять жизней, и за себя и за тех, кого он спас за эту долгую войну… А он погиб, погиб, как и многие, глупо.

Артиллеристы уже остановили и рассеяли вражескую мехколонну, сожгли идущие во главе ее танки и теперь осколочными добивали разбегавшуюся с шоссе пехоту, а они, автоматчики, из засад вдоль дороги встречали гитлеровцев. И вдруг из подбитого в самом начале боя немецкого танка раздался выстрел и разорвался снаряд. Один-единственный. Больше в том танке не было боеприпасов.

Все это выяснилось потом. А перед этим с Ивановым будто случился припадок. Когда он увидел, что черные фигуры танкистов с поднятыми руками, целехонькие и невредимые, вылезают из танка, а его друг бездыханный лежит в крови на земле, Иван начал бить по ним из автомата короткими очередями. Расстояние до танка было большое, и он смог только напугать их. Черные фигуры метнулись за танк, а Иванов, плохо соображая, что он делает, кинулся наперерез им, продолжая стрелять. За ним уже бежали солдаты из взвода Богомаза, а он уворачивался от них и палил по укрывшимся за танком немцам.

Его сбили с ног, когда он, расстреляв все патроны, на мгновение приостановился, чтобы поменять диск. Пока солдаты возились с Ивановым, немцы вскочили в свой танк, и автоматчикам уже угрозами взорвать машину пришлось выгонять их оттуда. Немцы вылезли из танка, и тогда выяснилось, что у них уже не было боеприпасов.

И вот тем последним снарядом, которым немецкий экипаж закончил свою войну, был убит Богомаз. Осколок ударил в грудь, и он умер, видно, раньше, чем услышал выстрел и разрыв снаряда…

А еще оставалось целых четыре дня до конца войны в Европе, и гибли другие солдаты и офицеры в той артиллерийской части, которой была придана рота автоматчиков, где продолжал служить лейтенант Иванов, а капитана Богомаза уже не было.

Начав войну на рассвете двадцать второго июня сорок первого на границе за Перемышлем, пограничник Богомаз прошел ее всю и выпил такую горькую чашу, что не пожелаешь самому злому врагу своему. Прошел он вспять на восток до самой Тулы, где был тяжело ранен. Зима в госпитале, а весной уже со взводом пехотинцев в наступлении под Харьковом. Месяц отчаянных боев и плен. Почти год в немецком лагере смерти, где выжить было почти таким же чудом, как старику стать молодым. А они с Ивановым выжили, бежали и пробились к партизанам. Весь сорок четвертый в партизанах, а с зимы сорок пятого снова в регулярных войсках, но уже не Красной, а Советской Армии…

И прошел он на запад по нашей и чужой земле почти до самого упора, но ему не хватило тех четырех дней, чтобы остаться живым. А «упор» и тот «последний звонок», которых не дождался Богомаз, были позже, на исходе суток восьмого мая сорок пятого…

И вот та ночь пригрезилась Ивану Ивановичу. И все поначалу было, как и в действительности, будто это и не сон, а просто он вспомнил тот последний день и последнюю ночь войны.

Днем восьмого мая их артполк, сильно потрепанный, отвели на отдых. Не снимая обмундирования, артиллеристы, а с ними и приданные им автоматчики мертвецки спали. Сон вымотавшихся бойцов охраняли солдаты из гарнизона этого городка, где только вчера был назначен советский комендант.