Вина

А потом вышли на лестничную площадку, где было страшно холодно. Он снял с себя пиджак и набросил ей на плечи, но она все равно дрожала. И тогда он обнял ее, чтобы унять эту дрожь, и начал целовать. Целовал без желания, потому что был еще сердит на ее дикое упрямство. И она позволяла себя целовать тоже без охоты, но и без сопротивления, будто она, как и он, все еще была занята тем спором, а целуются они потому, что им обоим холодно, потому, что молодые, и потому, что новогодняя ночь.

Это была «ненормальная вечеринка», как они потом признались друг другу, ненормальная потому, что они не видели никого вокруг себя и тем более не слушали никого, а были заняты только друг другом, вернее, каждый хотел навязать свою волю и подчинить себе другого, но, как говорится, нашла коса на камень. И они только спорили, кричали или выходили на холодную лестницу и целовались. А потом опять спорили.

Разошлись утром, когда уже пошли трамваи. Разошлись, вымотанные глупыми и бесполезными спорами, но не уступив друг другу.

То был последний приезд с Севера сдавать экзамен. Заканчивалось его пребывание в этом краю, и через полгода они поженились. Ему было двадцать пять, ей двадцать три, ему еще предстояло учиться почти два года, она заканчивала педагогический институт и должна была стать учительницей математики и физики. Появилась семья.

Любил ли он ее тогда? Да, конечно, но в их жизни не было лада. И не только потому, что быт их не был устроен, жили сначала в разных общежитиях, а потом им дали крохотную комнату в бараке, без водопровода и канализации. Нет, не потому, тогда, после войны, жили почти все так же трудно. А потому, что были они разными людьми и тяжело притирались их характеры.

Он и домой долго не вез молодую жену, потому что боялся огорчить родителей семейным «раздраем», как он говорил сам. Иван ждал от Маши, да и от себя, перемен в их взаимоотношениях, вот родится ребенок, вот пообомнет ее семейная жизнь, и станет она податливее, да и он сам как-то приноровится к ее колючему характеру.

Но и после рождения Михаила их «сближение» и «притирка» шли так тяжело и так медленно, что и он и она часто впадали в отчаяние. Если бы не было сына, если бы он не взял на себя часть их неуемной энергии в вечных спорах друг с другом, в постоянном стремлении каждого взять верх, они не смогли бы ужиться под одной крышей и, конечно бы, разошлись.

Но сын, к которому они привязались сразу и который отобрал их любовь друг к другу себе, удержал их.

В семье создалась какая-то трудно объяснимая ситуация. С появлением сына они как будто стали меньше зависеть один от другого, хотя, казалось, все должно быть наоборот — появилась общая ответственность, общие заботы, наконец общий долг перед человеком, который требует внимания. А у них с Машей выходило, что они с появлением сына будто вернули друг другу долг и теперь были свободны от взятых на себя обязательств. Этим долгом был третий человек в их семье. Но так как его нельзя было разделить, они не могли разойтись.

Многие годы совместной жизни Иван Иванович не знал, благо ли, что они не разошлись? Часто ему казалось — не благо, уж слишком круто заварилась их семейная жизнь, до того круто, что они, случалось, на недели и месяцы порывали все взаимоотношения.

Однажды в одной из ссор Иван Иванович не сдержался и ударил жену, и это вызвало такой взрыв ее ярости, что он, человек не трусливый по природе и видевший в своей жизни всякое, испугался. После этой дикой и, как он сам считал, постыдной для него сцены Маша, дрожа всем телом, сказала ему:

— Если ты еще раз ударишь меня, то я ночью зарежу тебя, а сама повешусь…

Иван Иванович испугался не за свою жизнь, а за Машу. Он знал, что это не угроза. Маша не контролирует свои поступки и может натворить бог знает что. И Иванов отказался от мысли о разводе с женой. «Ее дурной характер теперь уже не изменишь, — рассуждал он, — но надо хотя бы подождать, пока подрастет сын».

А потом их семейная жизнь вроде бы начала выравниваться. То ли она поняла многое и стала покладистее, то ли он приноровился к ее выходкам и не стал каждое лыко ставить в строку. Их взаимоотношения, как называл сам Иван Иванович, были «терпимыми». А когда Михаил вырос и завел свою семью, Иван Иванович понял — их семейный союз все же благо. И не только потому, что после ухода сына из семьи было о ком заботиться и к кому приклонить голову, но и потому, что они, супруги, несмотря на все перипетии, оказались самыми близкими и дорогими друг другу людьми.

Центр жизни, или, как любили они говорить, стержень семьи — сын, выпал, и супруги сблизились.