Вингер. Танке (СИ)

— Как бы вам это объяснить? У моего покойного отца было две страсти — футбол и ВДВ. Но у него была астма, поэтому двери туда ему были закрыты. Например, песня «Никто, кроме нас» была написана мною ещё в тринадцать лет на его день рождения. В Братиславе, когда я ещё сидел на скамейке запасных, то обратил внимание на болельщика в голубом берете десантника. Он настолько был расстроен происходящим на поле! Он мне чем-то даже отца напомнил. Это был Владимир Геннадьевич. Вот я и забил этот решающий для нашей сборной гол прежде всего для него. И на Турции он помог мне сосредоточиться на игре. Поэтому я его и на Мундиаль приглашаю. Владимир Геннадьевич, — смотрю прямо в камеру. — Я давал вам мой телефон, электронную почту, адрес. После первого января, пожалуйста, свяжитесь со мной, и мы всё решим с визой, билетами и проживанием в Германии. Если сможете, захватите вашего сала, которое ваша жена делает. Помните, вы привозили его на базу? Закатанное ещё в трёхлитровой банке. Очень вкусное!

Спрашивают меня и про то, как я сочиняю песни. Но я повторяю лишь то, что говорил Малахову. Добавляю, что три песни: «Вперёд, Россия!», «Никто, кроме нас» и «Долго» подарены Рязанскому училищу, где работает наш человек-талисман. И эти песни будут исполняться группой «Воздушная академия». Рассказываю о песне для «Евровидения», что я очень благодарен Пригожину. Говорю ему большое человеческое спасибо в камеру. С меня не треснет, а человеку приятно.

Затем Владимир Владимирович осторожно подводит меня к тому, что опубликовала «Экспресс-газета».

Но я лишь смеюсь: «Хоть горшком назови, только в печь не сажай». Рассказываю отредактированную версию случившегося с моей сестрой. Познер участливо качает головой.

— Даже собранные на похороны вашего отца деньги назад потребовал?

— Да, я сам удивился.

Что интересно, в Испании люди больше возмущались изнасилованием украинки и абортами. А в России, к сожалению, этим никого не удивишь.

Люди поражены, что подарки пришлось вернуть. Что поделать? Разный менталитет. Я хотел бы рассказать, что возмущён тем, что Мануэля Руса окрестили насильником. Ведь, со слов его бывшей подружки, она встречалась с ним аж два года назад. Что же она молчала все эти годы? А где же презумпция невиновности? Где доказательства изнасилования? Но меня не поймут. Чёртова политкорректность.

Ведущий спрашивает о здоровье моей мамы. Рассказываю, как она потеряла сознание. Что я нанял сиделку, что приходит женщина, которая помогает ей по дому. Говорю о том, как я купил квартиру в соседнем подъезде.

— Поздравляю, Александр. Но вам же сейчас семнадцать лет. Как вы подписываете документы?

— У меня полная эмансипация. Покойный отец ещё постарался. И предупреждаю следующий вопрос. Испанского гражданства у меня нет. У меня резидентство с правом на работу. Это как штатовская грин-карта.

Мы разговариваем о моей любимой еде, тёщином соке, Камиле, Тимати, о моём образовании. Рассказываю про школу, про экзамен для поступления в государственные вузы — Selectividad.

— Александр, а можно уточнить? Первого сентября вам исполнилось семнадцать лет. Вы же не пошли в старшую школу. Разве вы могли сдать этот экзамен?

— В старшей школе в Испании дети учатся по желанию. Могут учиться два или даже три года. Сам экзамен Selectividad нужен для поступления в государственный университет, а не частный. Сам экзамен на испанском языке. Я помню, три дня подряд ходил на этот экзамен в начале июня. История Испании, математика, испанская литература, испанский и английский язык. Вот, например, моя сестра этот экзамен не сдаёт. Она идёт учиться в частный университет, который идёт как ответвление валенсийского. А мама идёт в государственный валенсийский. Она закончила МГУ, и по баллам ей засчитали его как Selectividad.

— Очень запутанно, — качает головой мужчина.

— Для меня это легко. Для того чтобы понять, нужно перестать сравнивать испанское образование с российским. Оно ни хорошее и ни плохое. Просто совсем другая система.

— А можете рассказать, как ваш друг Андрей Ещенко получил контракт с вашим клубом? Вот признайтесь, как на духу, вы ему помогли?

С улыбкой на лице рассказываю, как мне удалось провести друга в раздевалку. Как он понравился владельцу клуба и тренерскому штабу. Как Кике потом отругал меня и завершаю:

— Больше такое провернуть не получится — охрану усилили.

Пусть думают, что хотят. Но это вполне в духе семнадцатилетнего подростка.

Спрашивают меня, в какой стране я бы хотел побывать?

— Знаете, Владимир Владимирович, я же, кроме Москвы и Валенсии, нигде не был. Как футболист я был в Латвии, Дании, Германии, Нидерландах, Болгарии…

— Словакии, — помогает мне ведущий.

— Да, в Словакии. Но кроме аэропорта и стадиона я там практически ничего не видел. Мне бы очень хотелось поездить по России. У нас же такая красивая страна. Владимир Геннадьевич меня в Рязань приглашал, обязательно приеду. Я хотел бы Якутск посмотреть, и Казань, и сопки на Камчатке, и Калининград, и Байкал, и Владивосток… Говорю это с такой надеждой и тоской в голосе, что даже закостенелого циника Познера проняло.