Винляндия

Такова была история, и почти всё, с чем хотелось ей отправить их обратно наружу в конце того визита — в тот год, когда условие без-секса не пересмотрелось, в первый год, а чёрные хвойные вздымались за ними к крышке туч и нет их больше, когда это не казалось спуском — не вполне благо, хотя можно было определить, что Главной Ниндзетте интересно хотя бы в научном смысле, сумеет ли Младенец Эрот, этот коварный маленький дрочила, прибавить или убавить остроты на кромке касаемо неумолимых сил, кои неизменно налегали на ветер Времени вслед за партнёрами, бесстрастно их преследуя, обычно нагоняя, этих безликих хищников, что некогда взошли на борт самолёта с Такэси в небе, тех, кто заказал растоптать лабораторию «Чипко», кто, какие бы ресурсы Кармической Регуляции ни вводились в дело, покамест просто-напросто неколебимо стояли, как камни и без всякого юмора, за пределами причины и следствия, отвергая любые попытки сторговаться или приспособиться, следуя себе сквозь омуты ночи, где ничто больше не сдвигало обид, забытых всеми, кроме непосредственно ими одержимых, продолжая как тело отказываться покупаться за какую угодно цену, кроме полной, которой они так и не назвали. Но, по крайней мере, в ту ночь, когда Бирка Вонда переправили через реку, в ночь без никаких белых алмазов и даже куриного фена, иностранный чародей и его ассистентка, персик светловолосый, выбрались наружу, умыкнув пару невинных часов у суровых требований их Номера, с его имитациями неповиновения, ежевечерне и на утренниках, тяготению и смерти, и лишь оказались приторможёнными объятьем параноидных танцоров в неспокойной сердцевине толпы на гулянке в придорожном заведении, едва ль хоть один ‘тоид их там фактически заметил, столько всех вваливалось внутрь, столько всего происходило вокруг. Прибыло «Радио Танатоид» с вещательной бригадой транслировать и ретранслировать происходящее в другие гнёзда Танатойи там и сям по всей стране живых, «Прямое включение, хотя не обязательно живьём», как выразился диктор. Со шлейфом дизельного выхлопа подмахнул туристский автобус, вероятно, лишь заблудившись в ночи, и встал ждать, урча вхолостую, своих пассажиров, из коих некоторым суждено будет открыть, что они уже танатоиды, хоть об этом и не знали, и они предпочтут в итоге снова в него не садиться. Всем раздавали бесплатную, хоть и мелкую закуску, вроде мини-энчилад и терияки с креветками, а также разливные напитки по ценам счастливого часа. А группа «Пиксели Холокоста» нащупали резьбу, сиречь аттрактор, что была б хороша для всего транс-ночного перехода и дальше, даже если бы позднее не появились слабать вместе Билли Блёв и «Рвотоны», притащив с собой Алексея, оказавшегося русским Джонни Б. Добром, способным даже без звукоусиления переорать обе банды сразу.

Прерия услышит об этом на следующий день, проводив Алексея лишь до фургона «Рвотонов», где с сожалением отвалила и вернулась, в ужасе, но покорно, на ту поляну, где её навестил Бирк Вонд. Отбыл он слишком внезапно. Надо было ещё. Она лежала в спальнике, дрожа, навзничь, а ольха и ситхинская ель по-прежнему танцевали на ветру, и над головой густели звёзды.

— Можешь вернуться, — прошептала она, и по ней катили волны холода, стараясь не выводить немигающего взгляда из ночи, на которую сейчас при любом обороте могло бы оказаться непереносимо смотреть. — Это ничего, точняк. Давай, входи. Мне всё равно. Забери меня, куда хочешь. — Но уже подозревая, что он может оказаться вне всякой доступности, что полуночный призыв надёжно останется неотвеченным, даже не сумей она отпустить его от себя. Лужок мерцал под звёздами, и посулы её звучали всё неумеренней, пока она отплывала в ясный тонкий слой сновиденья наяву, заигрывания всё очевиднее, — а затем проснулась, начеку от какого-то шага в лесах, какого-то краткого расцвета света в небе, туда-сюда между фантазиями о Бирке и безмолвными образами потемнелого серебра вокруг, после чего провалилась в сон и спала без всяких гостей примерно до зари, с туманом ещё в ложбинах, олени и коровы пасутся вместе на лугу, солнце слепит в паутинках на мокрой траве, краснохвостый сарыч в восходящем потоке парит в вышине над хребтом, вот-вот развернётся воскресное утро, когда Прерия проснулась от тёплого и настойчивого языка по всему своему лицу. То был Дезмонд, никто иной, точь-в-точь его бабушка Хлоя, заматеревший от многих миль, вся морда в перьях синих соек, улыбался одними глазами, виляя хвостом, считал, что он, должно быть, дома.

Thomas Pynchon

VINELAND

1990