Вино одиночества

Лицо Беллы начинало стареть, мускулы его слабели; Элен замечала под слоем крема и пудры тонкие, но уже глубокие морщины вокруг глаз, губ и на висках. Теряя былую гладкость и нежность, ее раскрашенное лицо словно трескалось, становилось шершавым и грубым. На шее пролегли три бороздки, знаменующие сорокалетие.

Однажды они пришли после долгой и серьезной ссоры: Элен тут же заметила, что лицо матери искажено от боли и раздражения, а ее поджатые губы дрожали. Белла одним движением скинула свои меха и бросила их на кровать.

— Ну и духота у тебя!.. Ты хорошо учишься, Элен?.. Ты ведь бездельничала весь прошлый год!.. Как же ты дурно причесана!.. Зачем так затягивать волосы на макушке? Это тебя старит лет на пять!.. Я не спешу обзавестись девицей на выданье. О Макс, вы мечетесь, как зверь в клетке!.. Вели, чтобы нам принесли чаю, Элен...

— В такой-то час?

— И который же теперь час?

— Семь часов. Я ждала вас раньше.

— Разве ты не можешь час подождать свою мать?.. Ах, дети так неблагодарны, как и весь свет... Вокруг ни единой любящей души, которая пожалела бы тебя!.. Никого...

— Тебе ли плакаться? — тихонько спросила Элен.

— Я умираю от жажды, — сказала Белла. Она взяла стакан воды и с жадностью выпила его. В ее глазах стояли слезы. Элен заметила, что, поставив стакан, она украдкой провела пальцем по ресницам и бросила тревожный взгляд в зеркало: слезы размазали ее румяна. Макс процедил сквозь зубы:

— Это становится невыносимо!..

— Ах, неужели? Вы так считаете?.. А как насчет той ночи, когда я прождала вас до утра, пока вы с друзьями и этими женщинами...

— Какими еще женщинами? — раздраженно спросил он. — Вам хочется держать меня взаперти, чтобы я видел только вас, слышал только вас и дышал только вами!

— Когда-то...

— Вот именно, это было когда-то!.. Как вы этого не поймете? Мы бываем молоды и безрассудны только раз в жизни. Можно наплевать на свою семью, на свое прошлое, свое будущее, но только раз, один-единственный раз!.. В двадцать четыре года!.. Однако жизнь проходит, человек меняется, взрослеет, мудреет... А вы! Вы — тиранка, эгоистка, придира... Вы просто невыносимы... Вы ведь видите, что я теперь несчастен, расстроен, измучен и раздражен... Вам не жаль меня... Я прошу вас только об одном! Оставьте меня в покое!.. Перестаньте таскать меня за собой, как собачонку на поводке!.. Дайте мне передохнуть...

— Да что с вами?.. Элен, ты представляешь? Он не получает писем от матери, от своей милой мамочки. Неужто это моя вина?.. Я спрашиваю у тебя, моя вина?..

Макс нервно ударил кулаком по столу:

— Какое девчонке до этого дело?.. Да хватит, хватит же лить слезы!.. Я клянусь вам, Белла, если вы снова приметесь плакать, я уйду, и больше вы меня в жизни не увидите!.. Когда-то вы были требовательны к себе так же, как и к остальным!.. В этом было что-то соблазнительное, — добавил он тише, — про себя я вас называл Медеей... А теперь...

«Да, ты стареешь... — думала Элен, сидя в сторонке тихой мышкой. — Каждый день отнимает у тебя козырь, чтобы отдать его мне. Я молода, мне шестнадцать лет, я запросто украду твоего дружка. Но, увы, ненадолго! Сделать это будет нетрудно, и, когда ты достаточно настрадаешься, я отправлю его на все четыре стороны, потому что для меня он навсегда останется ненавистным Максом, врагом моего детства и покойной бедняжки!.. О, я сполна отомщу за нее. Но нужно еще подождать!..»

Элен хранила смутное воспоминание о тех вечерах, когда, возвращаясь из городского сада, она шла под сводом лип, умирая от жажды и мечтая о холодном молоке, которое дожидалось ее дома в синей кружке. Она дразнила себя, закрывая глаза и представляя нежный вкус ледяного молока, а потом дома, в своей комнате, подолгу держала кружку в руках, обмакивая в нее губы перед тем, как выпить большими глотками.

Вдруг раздался телефонный звонок. Элен взяла трубку, спрашивали Макса.

— Это вас, Макс. Новости из Константинополя. Звонят из вашей гостиницы.

Макс вырвал у нее трубку. Она увидела, как исказилось его лицо. Он молча слушал несколько минут, затем повесил трубку и повернулся к Белле:

— Ну вот! Теперь вы можете быть счастливы!.. — тихо сказал он. — Теперь я весь ваш!.. У меня больше никого, никого не осталось!.. Моя мать умерла... Одна... она как в воду глядела... О, я буду наказан за это, ужасно наказан!.. Так вот что это было, эта тяжесть, что так душила меня!.. Она умерла в больнице, в Константинополе, чужие люди сообщили мне о ее смерти... Она была совершенно одна... А мои сестры?.. Как они перенесли дорогу в Константинополь, когда меня не было рядом, чтобы защитить их, помочь им, когда я был с вами и вашей семьей!.. Ах, я никогда вам этого не прощу!

— Да вы просто бредите! — в слезах воскликнула Белла, ее лицо с потеками краски было искажено страданием. — Разве это моя вина?.. Не будьте так жестоки со мной... Не отвергайте меня!.. Вы наказываете меня за ваши собственные ошибки! Разве это справедливо?.. Да, я хотела вас удержать, хотела, чтобы вы остались со мной!.. Но какая женщина поступила бы иначе?.. Разве я виновата?..