Вино одиночества

— Я не отступлю перед этим демоном, — со смехом сказала она вслух. — Теперь, когда я почти получила то, что хотела, отречься должно быть легче. Я не лицемерю и не пытаюсь показаться лучше, чем я есть на самом деле; я не ангел, я не желаю быть ангелом... В них есть что-то безвольное, пресное, удушающее... Я хочу быть сильнее себя самой, хочу преодолеть себя... Да, пусть они совсем увязнут в своей грязи, в своем позоре, а я... Боже мой, у меня столько недостатков, я такая эгоистка, гордячка, я такая злопамятная... — шептала она, испытывая мучительные угрызения совести. — В моем сердце нет места смирению и милосердию, но я очень хочу быть лучше... Клянусь, с сегодняшнего дня он никогда не увидит меня одну. Я буду избегать его. Я буду избегать его так же упорно, как искала с ним встречи наедине. «Мне будет скучно, — с улыбкой подумала она. — Ну и что ж! Я хочу, хочу... Демон гордости или демон мести — посмотрим, кто из них окажется сильнее!.. Однако хватит ли мне мужества видеть ее счастливой? Ну да, отчего нет? С сегодняшнего дня я перестану ненавидеть ее, я ее прощаю...»

Она отбросила одеяло, растянулась, выпрямившись всем телом и закинув руки за голову.

«Да, как странно, я впервые думаю о ней без трепета и тяжести в сердце... Мне даже немного жаль ее...»

Она вспомнила бледное лицо матери, дорожки от слез на ее нарумяненных щеках, изможденные черты.

«Я, маленькая Элен... Как она говорила: “Эта малышка такая несуразная, такая дикая... Ты такая неуклюжая, моя бедная Элен...”»

Ее глаза сверкнули в темноте.

— Не такая уж и неуклюжая, — пробормотала она сквозь зубы, но тут же постаралась успокоить лихорадочный стук сердца, — быть голодным волком нетрудно, но это подло... Я объявлю Максу, что не люблю его, что это была всего лишь игра. Он вернется к ней, хотя и попытается сделать мне больно... С завтрашнего дня все встанет на свои места, если можно так выразиться... Поскольку отец ничего не замечает и не хочет замечать, то пусть все идет своим чередом...

Но в глубине души это острое, коварное удовольствие было отравлено горечью.

«Какая странная ночь, — подумала она, погасив лампу и глядя на струящийся сквозь щели в ставнях серебристый свет, — как красиво светит луна...»

Она встала, подошла босиком к окну, распахнула ставни и посмотрела на широкий пустынный проспект. Из Булонского леса дул ветер. Стояла ясная, прозрачно-синяя ночь. Сев на подоконник, она стала что-то напевать. Никогда кровь не играла так легко и радостно в ее сердце. «Не будет ли лучшей местью просто знать, что мое счастье — в моих руках и что я могу сжать или, наоборот, раскрыть ладони, когда мне заблагорассудится? Что еще мне нужно? Я не люблю его. Вот если бы я его любила...»

Она смотрела перед собой, вновь воскрешая в памяти покорное, жадное выражение его лица... «Я никого не люблю, и слава Богу. Я свободна, я сама по себе. Мне кажется, если б я только могла, я бы ушла прямо этой ночью... Собственно, это все, чего я хочу... Уйти на любой край света, где я больше никогда не увижу ни мать, ни этот дом, не услышу слов “деньги” и “любовь”. Но как же отец... Впрочем, я ему не нужна... — с горечью подумала она, — я никому не нужна... Макс влюблен, но мне нужен другой человек, мне хочется безмятежной нежности... Я уже не ребенок, хотя в моем возрасте обычно пока презирают любовные узы... Да, но я была лишена любви... И потом, когда ты не был в детстве ребенком, кажется, ты просто не можешь взрослеть, как остальные; ты словно с одного боку переспел, а с другого остался зелен будто плод, что с самой завязи рос на ветру и морозе...»

Ей казалось, что, несмотря на последние мрачные годы, она впервые ощутила близость с той мужественной суровой малышкой, которая молча глотала слезы, сжимала кулачки и собиралась с силами, чтобы страдать не жалуясь.

— Такая прекрасная и нелегкая жизнь! — сказала вслух Элен.

Она снова легла, оставив ставни нараспашку, и долго смотрела, как бледнела ночь, а потом как на листочках засверкало весеннее утро. Наконец она уснула.

6

Прошла неделя, в течение которой Элен удавалось избегать Макса, но из-за Беллы и по странному капризу судьбы их жизни были слишком тесно переплетены. Она уже скучала по нему. Особенно когда в девять или десять часов они дожидались Кароля к ужину, вечер казался нескончаемым, и Элен было так грустно, что она невольно сожалела о Максе. Сидя на стуле, поджав под себя ноги, она рассеянно черкала карандашом по расшатанному письменному столу в стиле Людовика XV, ножки которого когда-то украшали золотые когти; сверху слышались нетерпеливые шаги дворецкого. В ее сердце жило слишком много воспоминаний...

В один из вечеров мадам Кароль с телефоном в руке вихрем пронеслась через комнату, где сидела Элен; за ней, спотыкаясь о телефонный шнур, семенила горничная с полным ртом булавок и пыталась на ходу подколоть подол ее платья; следом шла вторая служанка, держа открытую шкатулку с украшениями.