Вино с печалью пополам. Статьи о русской поэзии

Вполне чужда тебе Россия,
Твоя родимая страна!
Её предания святыя
Ты ненавидишь все сполна.

Ты их отрекся малодушно,

Ты лобызаешь туфлю пап, —
Почтенных предков сын ослушной,
Всего чужого гордый раб!

Своё ты всё презрел и выдал,

Но ты ещё не сокрушён;
Но ты стоишь, плешивый идол
Строптивых душ и слабых жён!

Ты цел ещё: тебе доныне

Венки плетёт большой наш свет,
Твоей презрительной гордыне
У нас находишь ты привет.

Как не смешно, как не обидно,

Не страшно нам тебя ласкать,
Когда изволишь ты безстыдно
Свои хуленья изрыгать

На нас, на всё, что нам священно,

В чём наша Русь еще жива.
Тебя мы слушаем смиренно;
Твои преступные слова

Мы осыпаем похвалами,

Друг другу их передаём
Странноприимными устами
И небрезгливым языком!

А ты тем выше, тем ты краше:

Тебе угоден этот срам,
Тебе любезно рабство наше.
О горе нам, о горе нам!

Эти строки восхищали даже М. Жихарева, племянника Чаадаева, именно он получил их от Хомякова и опубликовал впервые в 1871 г. в «Вестнике Европы». «Вот это послание и по достоинству поэтическому, и по одушевлению гнева, и по глубокой, томительной патриотической тоске, и по блеску и звону стихов (выделено мной – С.М.) чуть ли не самое прекрасное из всех, вышедших из-под столько знаменитого, в своё время, пера Языкова», – писал Жихарев. Какие блестящие, конгениальные слова!

А ведь ещё в 1833 г. П. Киреевский замечал Языкову: «Эта проклятая Чаадаевщина, которая в своём бессмысленном самопоклонении ругается над могилами отцов и силится истребить всё великое откровение воспоминаний, чтобы поставить на их месте свою одноминутную премудрость, которая только что доведена ad ab-surdum в сумасшедшей голове Ч., но отзывается по несчастью во многих, не чувствующих всей унизительности этой мысли, – так меня бесит, что мне часто кажется, как будто вся великая жизнь Петра родила больше злых, нежели добрых плодов. Впрочем, я и сам чувствую, что болезненная жёлчь негодования мутит во мне здоровый и спокойный взгляд безпристрастия, который только один может быть ясен».

На стороне «наших» был и Пушкин (обратившийся когда-то к Чаадаеву со своими хрестоматийно известными стихами «Любви, надежды, тихой славы…»), который также высказал несогласие со взглядами Чаадаева на историческое прошлое России, выраженными в «Философических письмах» 1830-х. Помним, что 19 октября 1836 г., в день Царскосельского лицея, за четыре месяца до своей кончины, Пушкин писал Чаадаеву, и это тоже знаменитая его реплика: «Благодарю за брошюру, которую Вы мне прислали… Что же касается нашей исторической ничтожности, то я решительно не могу с Вами согласиться… Клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог её дал».

(И мы помним, что Чаадаев потом изменил свою точку зрения на Отечество.)

Не пропустим и слова из послания Языкова свояку Хомякову, идейному вождю русских славянофилов:

Несчастный книжник!
Он не слышит,
Что эта Русь не умерла,
Что у неё и сердце дышит,
И в жилах кровь ещё тепла;
Что, может быть, она очнётся
И встанет заново бодра!
О! как любезно встрепенётся
Тогда вся наша немчура:
Вся сволочь званых и незваных,
Дрянных, прилипчивых гостей,
И просветителей поганых,
И просвещённых палачей!
Весь этот гнёт ума чужого
И этот подлый, гнусный цех,
Союзник беглого портного, —
Все прочь и прочь! Долой их всех!
Очнётся, встанет Русь и с бою
Своё заветное возьмёт!