Вино в потоке образов

Однако творческое использование анатомических «возможностей» пиршественной посуды на этом не заканчивается. Существует значительное количество фигурных сосудов в форме головы человека или животного. Лев, орел, олень, кабан, собака, осел – дикие и домашние животные, весь спектр привычной грекам фауны задействован в «животной серии».[128] В отношении человека выбор представляется значимым: мы не обнаружим ни единого индивидуального портрета, но одни лишь жанровые типажи; не встретятся нам, за исключением Диониса и Геракла, и божественные персонажи; изображаются исключительно женщины, чернокожие (как мужчины, так и женщины), азиаты, сатиры. Чаще всего сосуды выполнены в форме одной головы [39][129] или двух, сцепленных между собой затылками и контрастирующих, как, например, пара [40],[130] состоящая из черной и белой женщин. Единственный, кто не представлен в этой системе, – «правильный» белый мужчина; судя по «антропологии» пластических сосудов, мы имеем дело со стремлением определить – от противного – пирующего грека и противопоставить его всем прочим, кем он сам не является. Как мы уже заметили, практика винопития дает, помимо прочего, опыт инаковости; данная серия сосудов, как представляется, подтверждает эту точку зрения и еще раз «проговаривает», на свой собственный манер, высказывание, которое приписывается философу Фалесу:

…будто бы он утверждал, что за три вещи благодарен судьбе: во-первых, что он человек, а не животное; во-вторых, что он мужчина, а не женщина; в-третьих, что он эллин, а не варвар.[131]

41. Краснофигурная чаша; Ольт; ок. 510 г.

42. Чернофигурная ойнохоя; т. н. художник Талеида; ок. 550 г.

Типично греческая антропология, идущая путем последовательных исключений.[132] На симпосии она проявляется через пиршественную посуду: встреча пирующего с сосудом рождает смыслы.

Игровое взаимодействие между пирующим и сосудом также может строиться на диалоге, который становится возможным благодаря обычаю надписывать сосуды. Нам уже представился случай прокомментировать некоторые надписи, сопровождающие фигуративные изображения. Иногда они не связаны с контекстом, как, например, приветственные возгласы типа kalos или подписи художников, но чаще всего они состоят в непосредственной связи с персонажами, называя или дополняя их. Бывает, что они также передают реплики изображенных персонажей[133] [19, 21, 25, 9, 18, 27, 25].

Две обнаженные женщины полулежат, откинувшись на подушки [41].[134] Одна играет на флейте, а другая, та, что справа, держит нечто вроде стакана и протягивает своей подруге чашу. Мы читаем надпись, вписанную в поле изображения справа налево, по направлению жеста пирующей: pine kai su, «выпей и ты». Надпись поясняет динамику изображения: передача чаши сопровождается предложением выпить; вино ходит по кругу, как то и должно, а вместе с ним и речь.

Подобное предложение снова встречается на чернофигурном сосуде [42].[135] На нем изображены двое сидящих персонажей: слева флейтист, напротив него мужчина в венке из плюща, в руках у которого большой кратер. Как следует из наклонной подписи, его зовут Dionsios, «Дионисий»; это не бог, это человек, чье имя образовано от имени бога. Вертикально по краям изображения идут две надписи: слева начало подписи taleßdes epoiesen), «Талеид сделал меня», а справа эротическое восклицание neokleides halos, «Неоклид красив». Между лицами справа налево читаем: khaire kai pie, «веселись и пей».

44. Чернофигурная чаша; ок. 550 г.

43. Чернофигурная чаша; гончар Никосфен; ок. 530 г.