Вино в потоке образов

Играющий, который готовится плеснуть по намеченной цели несколькими каплями вина, провозглашает нечто вроде посвятительного тоста; он посвящает бросок любимому. Так, обнаженная полулежащая женщина [69][179] по имени Смикра – «Малышка» – совершает бросок вином, посвящая его Леагру: Un tande latasso leagre, может статься, эта надпись на дорийском диалекте напоминает о сицилийском происхождении игры; она гласит: «Тебе, Леагр, я посвящаю эту (полную чашу)». Также на гидрии [70][180] изображены две полулежащие женщины, чьи жесты характерны для коттаба; у той, что слева, приоткрыт рот и она говорит: soi tendi euthumidei, «Это тебе, Евтимид».

Эти два примера хорошо показывают, что коттаб есть нечто большее, чем просто упражнение в ловкости. Какую бы форму он ни принимал, речь идет о том, чтобы, верно прицелившись, нарушить равновесие предмета: будь то диск, расположенный на шесте, или плавающая в жидкости шляпка желудя. Потеряв равновесие, предмет опрокидывается или падает с грохотом – и это является знаком удачи в любви. Нарушение равновесия является как бы материальным выражением нерешительности, охватывающей влюбленного перед предметом любви. В игру вовлекается любовный партнер: во всеуслышание, словно для того, чтобы приобщить к игре всех присутствующих, объявляется имя человека, которого добиваются, целясь по мишени. Этот жест всегда имеет адресата, нам нередко встречаются сосуды с надписями, указывающими его имя.

70. Краснофигурная гидрия; Финтий; ок. 520 г.

71. Краснофигурный стамнос, m. н. Копенгагенский художник, ок 480 г.

72. Краснофигурная чаша; в манере Аполлодора; ок. 490 г.

Сам Дионис увлекается этой игрой, судя по изображению на сосуде, где мы видим его в компании с Гераклом [71].[181]· Бог вращает чашу на пальце, и мы читаем надпись, идущую от лица вдоль руки, как если бы он ее произнес: toi tende, «Это тебе». Слева сатир-виночерпий, заканчивает обращение: Lykoi, «Люкосу»; это имя известно и по другим надписям.[182] Возглас человеческий, слишком человеческий; художник приписал Дионису слова своего современника, спроецировав человеческое поведение на мир богов.

На другой чаше[183] [72] мы видим анфас играющего в коттаб, он повернут лицом к тому, кто рассматривает изображение, и будто бы обращается к нему. Надпись ho pais kalos, «красив мальчик», помещена не у лица, как слова играющего, а будто бы выплеснута из чаши и повторяет траекторию полета винных капель, о которых поэт Алкей говорит:

«Льется вина плеск из теосских чаш…».[184]

Некоторые аспекты этой игры приближают ее к гаданию; играющие стремятся контролировать будущее и получить один из двух возможных ответов – успех/неудача – не на вопрос, заданный богу, а на объявленное намерение. Результат игры функционирует как знак: удачный бросок – залог любовного успеха.

Афиней приближает коттаб к возлиянию, как если бы он был профанным вариантом последнего.[185]

Действительно, и в том и в другом случае проливают вино. Но на этом аналогия должна закончиться. Возлияние на симпосии – это ритуал открытия, а вовсе не игра на ловкость. Оно маркирует связь между людьми и богами, которую и не помышляют поставить под сомнение и которая ни в коей мере не зависит от случая или от ловкости исполнителя; совершенно очевидно, что той доле неопределенности, которая присутствует в коттабе, не может быть места во время возлияния. Однако можно отметить, что манипуляции с вином многочисленны и что его символические значения допускают разнообразные варианты применения. Идея распределения и совместного употребления вина, базисная для греческой культуры винопития, в действительности может относиться как к связям между людьми и богами, так и к куда менее определенным связям между любовными партнерами.

Отражения

Выпьем! Надо ли нам ждать темноты? С палец осталось дня!
Принеси нам больших чаш расписных, мальчик любимый мой!
Для забвенья забот бог, что рожден Зевсом с Семелою,
Нам вино даровал. Лей до краев! Два к одному смешай
Воду с чистым вином: пусть поспешат чаша за чашею
Друг за другом вдогон…[186]