Виноградники ночи

Он идет на меня с палкой наперевес. Я стою, вжавшись в стену. Еще немного, и палка вопьется в меня, продавит грудь! Они обступили нас и молчат. Они ухмыляются и молчат! Пустые глаза, ощеренный рот. Жид? Объясните мне. Мне пять лет. Мне очень трудно понять!

А бабушка смотрит на меня, подперев ладонью щеку, и говорит: майн зун, майн киндер. Отец лежит на диване, и в зимнем сумраке ходики на стене: тик-так, тик-так…

Протяжный скрип. Он открыл глаза. В дверях стояла старуха.

— Утро доброе. Как спалось?

Несколько мгновений он глядел на нее недоуменно… тряхнул головой, спустил ноги на пол.

— Прекрасно.

— Еще бы. Со вчерашнего дня спите.

— Да ну…

— Я белье занесла, а вы и не пошевелились. Поспешайте! Завтрак готов.

Она вышла.

Действительно, на стуле лежало аккуратной горкой белье, стол был накрыт чистой скатертью. Шимон отыскал полотенце, выглянул в коридор: в противоположной стороне маячило светлое пятно — должно быть, выход… В большой комнате спиной к нему стояла рыжеволосая девушка в светло-зеленом платье. Он проскользнул мимо нее, выскочил на улицу и, свернув за угол, очутился на заднем дворе. Старуха, колдовавшая у печки, махнула рукой на подвешенный к дереву рукомойник, прошла в дом с кастрюлей, прижатой к животу, и в воздухе густо запахло вареной картошкой.

Они уже сидели за столом, замолчали, повернули головы.

— Проходите, — сказала старуха, указывая Шимону место рядом с девушкой. — Знакомьтесь, это Руфь.

Не вставая, протянула Шимону длинные вялые пальцы, кольнула мгновенным взглядом зеленых глаз.

— Что ж вы стоите? Садитесь! — старуха положила на тарелку несколько картофелин, обильно полила их сметаной.

— Дети — украшенье дома, — проговорил Шимон.

Старик хихикнул.

— Глубокая мысль, — сказал он важно и покачал головой, — глубоко…

— Нахман!

Шимон неторопливо взял вилку, подцепил картофелину.

— Руфь у нас училище кончила, на двух языках говорит.

— О! — сказал Шимон, стараясь есть не очень быстро. — Правда?

Руфь молчала, отрешенно глядя в окно.

— Ах, да, — Шимон помедлил, поворотился к реб Нахману, — господин Кистяковский…

Старик нахмурился.

— Я говорю, господин Кистяковский вам большие приветы передавал…

— Кто такой? Не знаю!

— Как же… Парикмахер. На той улице, что ведет к вокзалу.

Лицо реб Нахмана налилось кровью.

— Чепуха! — крикнул он, стукнув ладонью по столу. — Нет там никакой парикмахерской!

— Как же… Этого не может быть!

— Велика беда, — сказала старуха, — что-нибудь напутали.

— Да, нет же, уверяю вас!

Реб Нахман гневно молчал.

— Расскажите-ка лучше, как поживает отец ваш? — торопливо проговорила старуха, — сейчас плохие времена.

— Рррэволюция! — пророкотал реб Нахман. — Пришлось свернуть делишки, а?

В настороженной тишине Шимон помедлил с подъятой вилкой в руке.

— Делишки — дело десятое, — сказал он веско. — Был бы капитал.

Реб Нахман неожиданно развеселился.

— Совершенно верно! Так рассуждал один весьма… весьма знаменитый еврей… Капитал… Ха! Превосходно!

Старуха собрала с блюда остатки картошки, высыпала на тарелку Шимона. Руфь зевнула, прикрыла ладошкой рот.

— Да-с, капитал! — Шимон повысил голос. — Что вы можете без денег? Что вы стоите без них?

— Я?! — сказал старик, слегка приподымаясь и упираясь ладонями в стол. — Да будьте вы прокляты с вашими капиталами, вашими заводами, вашей борьбой! Опустеет земля, и волки будут рыскать по ней, взойдет звезда, и никто ее не увидит, ибо некому будет смотреть!

— О, Нахман!

— По заслугам вашим воздастся вам! Гои вытопчут ваши поля, сломают виноградники, осквернят ваших жен!

Руфь повернулась к старухе.

— В Лыковке был погром, — сказал она, — и синагога сгорела.

— Откуда ты знаешь?

— Давидка сказал.

Реб Нахман перевел дыхание. Тяжело заскрипел под ним рассохшийся стул.

— А все храмовники… Предали Израиль! И мы за грехи их, бездомные, мечемся по земле…

— Любимая тема, — проговорила Руфь, оборачиваясь к Шимону, и передернула досадливо плечами.

— Но им все мало. Они развращают народ! — борода реб Нахмана затряслась. — Кому служит наш казенный раввин? Всевышнему? А, может быть, сатане?

— Бросьте, папа. Как вам не надоест… Что вы привязались к равви? Он не лучше и не хуже остальных.

— Зажравшийся индюк! — крикнул реб Нахман и затих…

— Нас пока Бог миловал, — сказала старуха, — да и то, местечко у нас неприметное, от больших дорог вдалеке. Иное дело — Бердичев. Говорят, у вас большие погромы были?

Шимон положил вилку, выпрямился. Каким они видят его со стороны в перекрестьи безжалостных, терпеливых глаз?

— Да, — сказал он, — да… Склады сгорели… Их ночью подожгли…