Виноватые и правые: Рассказы судебного следователя

— Вон, в. б., с той стороны колокольцы слышно: не Лютикова-то ли везут? — сказал Виктор Иванович.

— А может быть: рассыльный вперед меня за ним поехал.

В комнату вошел молодой человек очень высокого роста, с энергическим и до крайности черствым выражением лица.

— Кто ты такой?

— Иван Негодяев.

— Говорят, что ты обокрал Матвея Негодяева.

— Да кто говорит-то?

— Во-первых, сам он.

— Мало ли что он ляпает! Язык-от без костей ведь.

— Зачем ты приходил к нему перед его отъездом?

— Да так. Мало ли друг к дружке ходим?… Не все воровать…

— Ты можешь доказать, что в ту ночь дома ночевал?

— Да как доказать? Дома ночевал, да и все тут…

— Не можешь ли указать свидетелей?

— Да, пожалуй, вся семья скажет.

— Нет, из посторонних.

— Да какие по ночам сторонние. Вот в лонской год о эту пору, так швецы жили, сапоги робили; потом катальщики, а ноне не привелось.

— Ступай, только пока домой не уходи.

— Ладно, поманю[11].

Он вышел. Вошел мой рассыльный.

— Лютикова привез, в. в.; прикажете позвать?

— Да.

— Слушаю-с.

Лютиков вскоре явился. — Наружность его бросилась мне в глаза своими особенностями. Это человек лет 35, большого среднего росту; очень темные мягкие волосы его, хотя и длинные, но подстрижены и причесаны не по-крестьянски; кожа на лице тонкая, очень белая, покрытая матовою бледностью; вообще лицо умное и красивое, но спокойные глаза его не имели никакого выражения. Костюм его отличался оригинальностью: он был и не крестьянский, и не городской; всякая принадлежность его, казалось, была приготовлена соответственно его своеобразным вкусам и привычкам. Вся фигура его просвечивала каким-то утомлением, какою-то вялостью. Вообще с виду он нисколько не похож был на плотника-поденщика.

— Тебя обвиняют в краже у Матвея Негодяева, — сказал я.

— По насердкам, ваше в-дие, — спокойно и сдержанно отвечал Лютиков. — Я ведь и Михайлу Сенотосовичу указал посредственников: те не попрут душой — скажут, где я был в ту ночь. Он записывал это.

— Я переспрошу твоих посредственников. Но, говорят, будто ты Ирине Негодяевой сказывал, в Вакомине, что это дело твое и…

— Да я и не видал ее… потаскухи.

— Не хочешь ли чего еще сказать к своему оправданно?

— Нет, ваше в-дие, не в чем мне и оправдываться-то… сами видите. Так вот попусту ляпают; нечего им, видно, делать-то, так… одна проманка!..

— Ну, ступай пока, только не отлучайся.

— Слушаю, ваше в-дие.

Я велел позвать Ирину Негодяеву. — Вошла женщина еще молодая. На красивом и симпатичном лице ее видны были следы тяжких страданий. Костюм ее обличал привычку к опрятности и даже щегольству.

— Ты Ирина Негодяева?

— Я, ваше благородие.

— Ты как будто нездорова?

— Ой шибко, ваше б-дие, нездорова, на силу на великую приползла…

— Если очень нездорова, так зачем же шла? Я бы мог…

— Как можно, ваше б-дие, коли начальство требует!

— Ну, по крайней мере, садись.

— Ой, спасибо тебе, ваше б-дие. А то моченьки моей не стало: еле-еле ноженьки держат.

— Чем же ты нездорова?

— Да чем? Продала я тело свое белое дьяволу, так, видно он, окаянный, и терзает его.

— Вот тебя винят в краже у Матвея Негодяева.

— Ой, не верь им, ваше б-дие! Пойду ли я экая, о эку пору, на экое дело! Продала я тело свое белое дьяволу, да душеньку упасла. Это все дядюшка Матвий с ветру ляпает… за спасибо, видно, что я ему след указала. Для его потеряхи, сам видишь, ваше б-дие, здоровье-то мое, в ночную пору, по буторе[12], по непогоде, за 5 верст на Вакомино бродила, а он?.. Бог ему судья да Мати Троица Пресвятая Богородица… Трех скорбящих Радости!

— Это так… Но ты не можешь ли представить положительных доказательств, что…

— Нет, нет, ваше б-дие, не могу, — перебила меня Ирина. — Не из каких достатков мне положить тебе: разве ниточек али груздочков… да этого-то не примешь, поди?

— Не о том я говорю тебе, голубушка…

— Ну, быват, и не о том: это я по своему по глупому разуму так… а груздочки-то такие беленькие, малехтинные!..

— Не то ты говоришь; ты не поняла меня.

— Так, видно, не поняла.

— Я хочу сказать: может быть, ты в эту ночь, когда…

— Как дядюшку-то Матвия холостили?

— Да. Может быть, эту ночь ты не дома, в другой деревне ночевала?

— Нет, почто не дома, ваше б-дие! Хоть и продала я дьяволу тело свое белое, да душеньки не продала: не опоганила я честна венца… Нет, как не дома, — дома, ваше б-дие!

— Ну, может быть, ты тогда больна была… лежала?

— Нет! Почто я бухтину экую на себя наляпаю? И так уж продалась на потерзанье дьяволу. А тут еще другую болесть напускать на себя! Нет, ваше б-дие, не лежала я в ту пору. Тяжко мне и теперечи, да все ползаю.

— Не может ли кто из посторонних сказать, что ты тогда ночью дома была?

— Как это из сторонних, ваше б-дие?

— Ну, например, не стояли ли у вас в то время швецы, катальщики?..

— Ой, ты опять за то, ваше б-дие: не веришь мне, так верь нездоровью моему: ну, свяжусь ли я экая со швецами, али с катальщиками?.. До того ли мне! И с мужем-то так…