Виноватые и правые: Рассказы судебного следователя

Я кончил допросы. Мне оставалось выполнить самое неприятное для меня следственное действие — освидетельствовать Марью через врача и женщин-экспертов; так как мы с доктором в вольнодумстве пошли еще дальше пьяного монастырского пономаря: мы убеждены были, что не лешак ее носил и не от болотной воды у ней живот вырос. Я должен был взять на себя инициативу официального посягательства на честь девушки, пользовавшейся в общественном мнении доброю репутацией. Хотя я и был уверен, что такое мое распоряжение будет оправдано перед законом и судом результатами его; но мне тяжело было возмущать нравственное чувство всего населения этого дикого захолустья. Сам Алексей Иванович, только скрепя сердце и ввиду необходимости, согласился подписать постановление. Во избежание скандала, я предполагал было вызвать Марью в город и там освидетельствовать ее со всеми предписанными законами формальностями; но доктор объявил мне, что в таком случае будет пропущено время и освидетельствование не даст столь решительных данных для заключения, на которые он теперь рассчитывает. — Делать было нечего. Марью осмотрели две женщины. Они объявили, что хотя и нашли все признаки разрешения от бремени, но к этому, не на вопрос, присовокупили, что, может быть, это и от лягуш, что, может быть, лягуши и не через одно горло выходили.

На такое заявление Марья сказала, что она в то время без памяти была, так против этого не спорит, и что если раньше иначе думала, так потому, что после того, как из нее лягуши вышли, у ней только в горле скребло.

— Нет, уж как, голубушка, — сказала одна из женщин, — не скребло! Везде, поди, скребло, да ты с переполоху-то не расчухала. Вот ведь какие притчи бывают!

После этого, по закону, я должен бы был отправить Марью в острог; но, рискуя маленькою ответственностью, отдал ее отцу на поруки.

Само собой разумеется, что для Марьи этим дело не кончилось: я представил его в уголовную палату, которая тотчас же распорядилась о заключении обвиняемой в тюремный замок, а мне прислала указ, в котором между прочим было сказано: а судебному следователю Попову велеть указом, дабы он на будущее время ни под каким предлогом не осмеливался уклониться от точного исполнения предписанных законом правил о пресечении обвиняемым способов уклоняться от следствия и суда и не руководствовался личными своими убеждениями, что в настоящем деле достаточно отдачи на поруки и т. д.

Впрочем, при решении дела, палата переложила гнев на милость: по обвинению в детоубийстве, она Марью оставила свободною, за неимением улик, а по обвинению в незаконном прижитии ребенка оставила в сильном подозрении. Надобно полагать, и палата убеждена была, что от Сеньки лягушам быть не почто… парень, как есть…

V Не срывай платка с бомбардирши!

Раз, по одному делу, привелось мне заехать в Т. волостное правление или приказ удельного ведомства, как говорится там по старой привычке и как я буду говорить. Остановившись в здании приказа, я нашел здесь кое-кого из волостных начальников, но должен был долго ожидать подлежавших допросам крестьян, так как в то время началась жатва, и весь народ был в полях. От скуки, я ходил на реку выкупаться, причем заключил с ватагою мальчишек условие, в силу которого они обязались выловить для меня всех раков в реке, а я — заплатить им за то по копейке на брата. Контрагенты мои тотчас же приступили к исполнению своего обязательства, а я, полагаясь на их совесть, пошел в приказ. Дорогой мне встретилась какая-то баба, чисто одетая и еще молодая. Поравнявшись со мной, она остановилась и приветствовала меня по-военному:

— Здравия желаем, ваше благородие!

— Здравствуй, матушка. Ты имеешь до меня какое-нибудь дело? — спросил я ее.

— Имею, имею, в. б.

— Какое же у тебя дело?

— А разве тебе наши-то разбойники-то не донесли?.. мироеды-то?

— Какие это разбойники?

— Да старшина-то эта ихняя.

— Не знаю. Как твоя фамилия?

— А фамиль-то у меня ноне не какая-нибудь: Ершихой прозывают, в. б.

— Не помню я такого дела; да скажи, в чем оно?

— А опростоволосили! Вот ведь какое у меня дело-то!

— Такого дела у меня нет. Да как же это опростоволосили?

— А вот так! Да еще принародно: вот ведь что, в. б.!

— Все-таки я не пойму, в чем дело.

— А вот пойдем в приказ. Я ведь и при них все разбрякаю… Я не боюсь их: мне что!

Мы пошли, и дорогой Ершиха сообщила мне следующее:

— Ты, ведь, в. б., государев человек, и я тоже: так ты скорее по мне потянешь, чем по ним. Они тоже прежде государевы, удельные были[53]. А, вот, зимусь, государь от них отказался — указ такой выдал: не надо, говорит, мне вас… разбойников этаких. Ну, а я-то как была государева — так и осталась. Так вот они из за этого-то на меня и стали налегать.

— Как же так только ты одна государева осталась?