Виноватые

Захотелось поплакать. Но Алёна Дмитриевна улыбнулась, про себя обозвала Северного манипулятором и пошла в душ. Через полчаса она была на вершине холма. Ярко светило солнце. По одну сторону был спрятан в уютную бухту один из лучших в мире маленьких городков, по другую – бескрайнее переливающееся перламутром море. В центре вселенной, под близкими небесами завтракали самые счастливые люди на планете, по крайней мере в этот час. Час – это иногда вполне достаточно для счастья. Счастье – это не хроническое заболевание, а острое состояние. Покой, уверенность и надёжность – предпосылки и последствия. Иногда если что-то может испортить – как предпосылки и последствия, так и само острое состояние счастья, – это гнусный характер. Собственный гнусный характер. Поэтому иногда его стоит оставить в гостиничном номере, а ещё лучше – выбросить. Просто выбросить в море.

Какие-то подобные глупые мысли бродили в Алёниной голове, пока она ела брынзу с зеленью, запивая их тёрпким красным вином под прекрасным осенним солнцем Балаклавы.

– Тебе будет очень тяжело со мной, Северный. Ты не хочешь забрать назад своё предложение и снова стать свободным от обязательств человеком?

Алёне Дмитриевне очень хорошо, но кой-то чёрт заставляет её ёрничать и ехидничать. Это очень приятно на сытый желудок и под ласковым солнцем. Ей так хорошо, что непременно надо стать слегка язвительной. Почему? Что-то вроде оберега. Видите, боги? Мне не слишком хорошо. Не завидуйте.

– Нет, – отвечает Всеволод Алексеевич. – Мне не будет тяжело. И я не заберу назад своё предложение. Мне не хочется быть свободным от обязательств.

– Почему? Ты не любишь свободу?

– Свобода от тебя – это одиночество. Лучше послушай…

– Что?

– Тишину. Скоро она сменится…

– Чем?

– Бора – иначе норд-ост – это яростный таинственный ветер, который рождается где-то в плешивых, облезших горах около Новороссийска, сваливается в круглую бухту и разводит страшное волнение по всему Чёрному морю. Сила его так велика, что он опрокидывает с рельсов гружёные товарные вагоны, валит телеграфные столбы, разрушает только что сложенные кирпичные стены, бросает на землю людей, идущих в одиночку…

Ветер этот страшен своей неожиданностью: его невозможно предугадать – это самый капризный ветер на самом капризном из морей.

– Но если его невозможно предугадать…

– Всегда надо быть готовым.

– Старые рыбаки говорят, что единственное средство спастись от него – это «удирать в открытое море»[9].

– И поэтому тоже.

– Что?

– И поэтому я восхищаюсь тобой – за готовность, за то, что ты прочитала «Листригонов».

– Надо же соответствовать спутнику-интеллектуалу.

– Спутнику жизни?

Алёна Дмитриевна встала и, зажмурив глаза, несколько раз быстро обернулась вокруг себя. И резко остановилась.

– Если сейчас увижу море – не выйду за тебя замуж. Если увижу Балаклавскую бухту, то…

– То ты в ловушке! – рассмеялся Северный. – Открывай глаза!

Открыв глаза, Соловецкая поняла, что остановилась точнёхонько напротив входа в Балаклавскую бухту.

– Прости, родная. Но решать – тебе. Большинству удаётся обмануть себя и других людей. Но никто ещё не обманул этот мир. Даже самый капризный ветер на самом капризном из морей.

– Мне здесь нравится! – Алёна уселась на камень.

Некоторое время они молчали.

– Ты знаешь, кто убил безобидного мужа хозяйки гостевого дома?

– Нет.

– Ты – и не знаешь?! – притворно ахнула Соловецкая.

– Нет очевидного: «кому выгодно».

– Когда очевидно, любой сообразит!

– Не всегда.

– Но ты же узнаешь, кто его убил?

– Узнаю.

– А зачем тебе это?

– Я так самоутверждаюсь!

Соловецкая посмотрела на Северного прищурившись.

– И что ты делаешь, для того чтобы это узнать?

– Завтракаю с тобой на вершине генуэзского холма.

– Северный, ну я же серьёзно!

– И я серьёзно. Пока мы с тобой романтически завтракаем и болтаем глупости, в Москве представители соответствующих структур по моей личной нижайшей просьбе выясняют всё, что можно выяснить о Павле Петровиче Левентове.

– А это кто такой?

– Это тайна следствия! Но чтобы ты знала, как я тебе доверяю, скажу: это младший единокровный брат Маргариты Павловны Фирсановой. Его труп я вскрывал в сентябре 1991 года.

– Двадцать один год назад!

– Да. Но двадцать один год назад никому не удалось выяснить, чей это труп. Вчера, рассматривая семейный альбом Маргариты Павловны, я увидел молодого парня весьма характерной внешности.

– Ты ей сказал?

– Пока нет.

– Почему?

– Потому что она всё ещё верит в то, что он жив.

– Знаешь…

– Нет.

– Что «нет»?