Виноватый

Из зала кто-то нетерпеливым, злым голосом крикнул:

— Тише! Слушайте, черт вас...

Секретарь выждал, пока собрание утихло, и начал го­ворить. Он подробно, с подчеркиванием отдельных мест своей речи, рассказывал всю историю «дела Шавца», как он назвал этот вопрос.

— Когда я в первый раз,— говорил секретарь,— вы­звал Шавца и спросил, кто его отец, он наивно ответил, что его отец в прошлом году умер. Когда я потом спросил что делал его отец до революции, он повторил слово в сло­во то, что при поступлении в техникум написал в анкете. Когда я спросил о службе отца в полиции, Шавец катего­рически отрицал это и даже обиделся на меня... Когда же наконец я вторично вызвал Шавца и поставил перед ним этот вопрос ребром и показал ему документ, что его отец служил в охранке, тогда он заявил, что ничего не знал о службе отца. Как видите, последовательности у Шавца не хватало...

Секретарь на мгновение замолчал. В зале кто-то слов­но про себя проговорил:

— Хорошенькое, не знал...

Тогда кто-то крикнул секретарю:

— Не мудри, а говори, что надо...

Секретарь опять говорил.

— ...А в последний раз, когда я показал Шавцу пись­мо от его лучшего друга, партийца, не поручившегося за него, Шавец ничего лучшего не придумал, как стукнуть дверью и убежать... Нам Шавец заявил, что он ничего не знал о службе своего отца в охранке. Было бы лучше, если бы Шавец на этот вопрос дал искренний ответ. Он его не дал. И как можно верить тому, что он не знал? Как это он не знал о своем отце, с которым столько лет про­жил?.. Пускай каждый из вас, товарищи, на себе это про­верит... Для нас совершенно ясно, что не знать этого Шавец не мог. Он скрыл прошлое своего отца от всех нас, а на собраниях всегда горячо распинался за классовую ненависть к врагам, за чистоту идеологии в техникуме.

И тут подходит поговорка: когда вор хочет убежать, он громче всех кричит: держи вора!..

Секретарь прочитал постановление бюро ячейки и за­молчал. Собрание зашумело и долго не могло успокоиться. Председатель подождал немного, потом стал звонить. Спросил, кто хочет слова.

Зал не откликался и шумел. Кто-то крикнул, чтобы дали слово Шавцу. Зал поддержал.

Алесь вышел и стал на сцене. Он прямо смотрит в зал на друзей, хочет разгадать их мысли, их настрое­ние и волнуется. Зал молчит и ждет. Тогда Алесь сказал:

— Мне очень трудно оправдываться, очень трудно, потому что вам трудно поверить в то, что я ничего не знал о прошлом своего отца. Но я как партиец заявляю еще раз перед всем собранием, что ничего не знал. Больше я ни­чего сказать не могу...

Обида болью сжимала грудь. Хочется Алесю крикнуть что-то такое, чтобы его поняли, и оттого, что не находит для этого крика слов, хочется плакать и идти на холодную ули­цу, в снег, чтобы никто не видел его.

А зал шумит, тоже волнуется.

Кто-то кричит из зала, чтобы Алесь не финтил и гово­рил правду. Он не слышит крика, сходит со сцены и опять садится на свое место. На сцене уже кто-то другой говорит.

— Я не знаю, правду ли говорит Шавец, но когда я с ним дружил, он мне во время каникул прислал письмо, полное пессимизма. В письме он писал, что его родители живут бедно, будто нищие, и что ему их очень жалко... Я думаю, что этот факт любопытный...

Алесь хочет узнать по голосу, кто это говорит, но тот умолкает, и председатель дает слово новому. Алесь, не под­нимая головы, чтоб не заметили друзья, как он волнуется, слушает.

— Шавец хитер,— говорит этот новый,— он умел очень удачно маскироваться и отводить от себя всякую подозри­тельность. Достаточно вспомнить, как он кричал о классо­вых врагах, словно первый большевик... А еще, я думаю, стоит припомнить, как он яро нападал на групповых заня­тиях на комсомольцев, крестьянских и рабочих хлопцев, за идеологические ошибки. Эти явления надо рассматри­вать вместе. Этим он хотел всегда показать свои знания и политическую грамотность. Что это, если это не мещан­ский эгоизм... Он примазался к партии и своими криками делал себе карьеру... Я предлагаю исключить его без вся­ких разговоров...

Зал дружно зашумел в ответ. Кто-то в углу захлопал в ладоши. Кто-то крикнул, что выступающий мелет бес­смыслицу.

На сцене член бюро ячейки.

— Я на бюро голосовал против исключения Шавца из партии,— говорит он.— Никто не отрицает, что его отец служил...

Из зала несколько голосов прерывают его криком:

— Он сам отрицал!..

— Он не отрицал, а заявил, что не знал. Дело и должно разбираться, знал он или нет. Мы все Шавца знаем как искреннего честного партийца. Я верю, что он ничего не знал...

По залу пронесся дыханием некоторого удовлетворения шум тихих голосов.