Виноватый

— Верю, ибо стоит только подумать, чем можно оправ­дать обвинение? Только формальным доводом, как это он про своего отца и не знал? На первый взгляд это очень веский аргумент, а по существу это только голый формаль­ный довод. А как мог Шавец знать про отца, что тот в ох­ранке служил? Он в семь лет поехал в деревню с матерью, а отец на войну. Отец во время службы не мог говорить правду о себе, тогда бы он не был служащим охранки, если б об этом знали. После революции он не мог говорить об этом, потому что боялся, чтобы его не привлекли к ответ­ственности. Почему ж нам не учесть это? Я это вполне допускаю и, зная Шавца, голосую против исключения из партии. За исключение только голый формализм.

Говорили еще многие за Алеся и против. Выступления часто перебивались репликами, вопросами, шумом одобре­ния, согласия или несогласия. После выступления члена бюро ячейки в защиту Алеся собрание ощутило некоторое облегчение. Многие для себя решили после этого, как го­лосовать.

Поздно ночью секретарь объявил предложение бюро ячейки об исключении Шавца Алеся из членов партии и из техникума за скрытие своего социального происхожде­ния.

Алесь боится поднять голову, чтоб посмотреть, как го­лосуют, он боится, что большинство будет против него. По шороху рубашек и по шуму в зале он догадывается, что за постановление бюро дружно подняла руки целая группа партийцев. Недалеко от себя он услышал вопрос:

— Как ты?

— Я против исключения,— ответил другой голос.

— А почему? А если правда, что он утаил?..

И говоривший поднял руку.

За постановление бюро ячейки насчитали одиннадцать человек. Когда начали считать, кто против, оказалось тоже одиннадцать. Зал немного умолк, а потом дружно зашумел.

— Считай заново! Заново!

Секретарь ячейки развел руками.

— Одного же голоса еще не хватает, может, кто вышел или не голосовал?

— Это я забыл руку поднять, я не голосовал,— от­кликнулся председатель собрания: — За шумом забыл...

— А за что ты голосуешь? — закричали в зале.

— Я отдаю свой голос за бюро ячейки.

В зале опять зашумели. Секретарь объявил, что двена­дцатью голосами против одиннадцати Шавец исключается из партии.

Собрание расходилось. Алесь поднялся и пошел к двери.

Когда проходил мимо одного из друзей, с которым рабо­тал всегда в лаборатории, тот отвернулся.

У самой двери кто-то гадкими словами бросил в лицо Алесю:

— А как других чистил? Все они такие!

Ему ответил другой.

— Теперь его карьера кончена!..

Алеся душила обида. Он рванулся от двери и почти бегом по коридору бросился на улицу. Холод, обдавший лицо, вернул его к реальности, и от этого обида стала еще сильнее. Он пошел медленно по улице, дошел до городско­го сада и там сел на скамью. В стороне техникума умолкли голоса возвращающихся с собрания. На улице время от времени скрипели шаги спешащих домой людей. В саду скоро погасли фонари, и густые сумерки завладели садом.

Алесь откинулся на спинку скамьи, положил на руки голову и так лежал. Он не чувствовал, как стыли ноги, как мороз все сильнее щипал щеки, нос, уши и тонкими струй­ками от ног разливался по всему телу и обнимал его. Не слышал, как кто-то подошел к скамье и тронул за плечо. Это был член бюро ячейки. Он испуганно дернул его за воротник куртки. Алесь открыл глаза, поднялся со скамьи и почувствовал, что ноги болят, окоченели, и сами зубы от этого начали часто стучать. Тело дрожало. Товарищ взял его за рукав куртки и тянул домой.

— Ты это что ж, простудиться нарочито захотел, или что? Нашел время, когда в саду сидеть... Брось так пере­живать. Я тебя заверяю, что в партии ты останешься. Завтра же напиши подробные заявления в контрольную комиссию и в апелляционную комиссию, чтоб восстановили в правах студента. Я напишу от себя... А убиваться так не надо.

Алесь, словно чужими ногами, ступал по тротуару. Те­перь он почувствовал всю силу холода. Тело его дрожало, а зубы не переставали стучать.

Товарищ шел рядом, держал его под руку и взволно­ванным голосом уговаривал:

— Ты это напрасно так болезненно реагируешь на все. Из партии тебя не исключат, будь уверен... А то вон что надумал...

* * *

Когда Алесь открыл дверь физического кабинета и хо­тел войти, преподаватель загородил собою дверь и объ­явил, чтобы слышали все студенты:

— Директором запрещено всем преподавателям до­пускать вас, как исключенного, на лекции и запрещено принимать от вас зачеты. Вот и все.

Алесь повернулся и, не прикрыв двери, пошел к ди­ректору.

— Я подал апелляцию и считаю неправильным рас­поряжение, чтобы не допускать меня на лекции,— говорил он.

Директор спокойно смотрел на Алеся и отвечал:.

— Вы еще слишком молоды, чтобы объяснять мне, что правильно, а что нет. Апелляция — это ваше личное дело. Вы могли писать хоть десять апелляций, но сейчас у меня есть постановление педсовета, которым я руковод­ствуюсь. На основании этого постановления я распоря­дился лишить вас стипендии и интерната и довожу до вашего сведения.

— Как же это... я ведь подал апелляцию, меня исклю­чили неправильно. Я уверен, что меня восстановят...

Директор усмехнулся.