Виновник завтрашнего дня (СИ)

Дедуля сложил на коленях мозолистые руки с аккуратным маникюром и изучающе посмотрел на Гончарова. Прошелся колючим взглядом по волосам, упрямому подбородку, спустился по тонкому шраму на сонной артерии, будто считывая сердцебиение, и снова взметнулся вверх, поднимаясь по сильным предплечьям к широким ладоням. Лёшка чувствовал на себе пристальный взгляд, но никак не реагировал на столь тщательное изучение, продолжая неспешно курить, изредка поглаживая большим пальцем небритый подбородок.

— Да? — удивился старик. — А я бы так не сказал. — И пояснил, стоило повернуть к нему голову: — Ты ж не сам приехал. И любимая есть, и друзья. Или я ошибся?

Гончарова такое замечание заставило повнимательней присмотреться к собеседнику.

— Вы слишком наблюдательны.

— Работа у меня такая, — ответил тот снисходительно, отчего у Лёшки по коже пробежал неприятный холодок. Он и сам так часто говорил, потому что внимательность к деталям считалась неотъемлемой частью его работы.

— Вот видишь, — продолжил дедуля, продолжая изучать его, — не такой уж ты и плохой, раз Господь наградил любимой. Да и плохое плохому рознь, — заметил, подняв палец вверх.

— Даже убийство? — И снова удивился, как легко слетело с губ устрашающее признание. Видимо, сама энергетика этих мест располагала к душевным беседам. Даже не по себе как-то стало. Никогда не испытывал подобного. Хотя… что ему переживать? Максимум осудят. От него родная мать отвернулась восемь лет назад. Так что ему и дела нет до какого-то там деда. Пускай что хочет, то и думает. Похер.

— Знавал я таких, — произнес вместо ответа старик и не думая охать. — В 90-х, часто наведывались сюда. Вываливали перед Семистрельной иконой Божией Матери кучу денег, снимали с себя всё золото, бросали новомодные «мерсы» и просили отца Никанора молиться за них. И сейчас заглядывают периодически. Время идет, а мир не меняется, — вздохнул, переключившись на свои руки.

— И что, молился ваш Никанор за убийц? — поинтересовался насмешливо Лёшка. Вот уж не ожидал такого. Представил себя, и пробрало на смех.

— Молился. И не за деньги, которые раздавал на следующий день нуждающимся, а потому, что служил Богу и считал, что любая тварь, созданная им, имеет право на жизнь и прощение.

Увидев, что Лёшка качает головой, не принимая такое мышление, дедуля продолжил:

— Ты не прав, деля мир только на чёрное и белое. В нем множество оттенков.

— Это отмазка для двуличных. Кто убивая, башляет деньги, надеясь на спасение души, — заметил едко, позабыв о тлеющей между пальцев сигарете.

— Возможно. А разве ты ни на что не надеешься в этой жизни?

Лёшка опустил голову, рассматривая копошащихся в траве муравьев. Надеялся. Ещё как надеялся. Раньше и не знал, каково это — надеяться на что-то. Раньше он и о любви не знал. То, что прожил в юности и рядом не стояло с теперешним чувством. Страшно становилось от её силы. Думал, в его возрасте как раз только проживать эту самую любовь. Что она вообще такое? Вокруг один фальсификат. А когда накрыла с головой, надавила на плечи, заставив рухнуть на колени, тогда и признал поражение, смирившись с неизбежным. Когда ставишь на себе крест, тяжело возвращаться к жизни. Приходится заново учиться ходить, разговаривать. Ты вынужден перекраивать себя, ломать. Иногда это болезненно. Иногда даже не замечаешь этой боли, настолько тебе хорошо. А всё ради чего? Да всё ради той же призрачной надежды…

Лёшка поднял голову, собираясь ответить, и обалдело уставился на пустующую половину лавочки. Поднявшись, оглянулся по сторонам, даже, обошел куст сирени, недоумевая, куда подевался дедуля. Не мог же он просто испариться? Затем выбежал на пыльную дорогу и смог таки признать в удаляющейся скрюченной фигуре недавнего собеседника. Шел тот не один, а в компании двух укомплектованных бодибилдеров. Замыкал шествие угольно-чёрный Кадиллак.

Устав ждать, Влада вышла на улицу. После церковного полумрака утреннее солнце светило чересчур ярко. Пришлось немного постоять на крыльце, привыкая к освещению, и только потом отыскала глазами Лёшку.

Он так и сидел на скамейке, уронив устало плечи. Она буквально чувствовала его усталость. Видела, что чем-то подавлен, но и чем помочь, не знала. Не было у неё опыта врачевания человеческих душ. Считала, если человек сам не готов открыться, то и нечего лезть с расспросами. Она всего лишь тихо подошла к нему и так же тихо присела рядышком.

Лёшка смотрел вдаль, а она любовалась его профилем и мечтала проникнуть в его мысли, научиться понимать с полуслова, прочувствовать сполна любую эмоцию. Смотрела и не узнавала. Не его. Себя. Прежняя она набросилась бы с претензиями, мол, почему не пришел, обещал ведь. Сейчас же было всё равно.

— Всё? — спросил он, всё так же глядя вдаль.