Виновны в защите Родины, или Русский

Правда, какие-то лекции по латышскому языку и даже экзамен были в университете, но и там вопрос решился просто. Перед экзаменом Сашка Боготин выпросил у матери, работавшей на центральной книжной базе, жуткий дефицит — несколько томиков Ремарка на латышском языке. Этого подарка преподавателю хватило для того, чтобы все четверо ребят сдали экзамен. Латыш был мужиком добрым, пожившим на свете, главное, что запомнилось всем студентам из его лекций, которых они практически не слушали, — это назидательная фраза: «Смотрите на все глазами филолога!» И действительно, не раз потом вспоминался этот урок Иванову. Мир слов, мир языка, его структуры, стилистики, сравнительное языкознание — все пригодилось в жизни и в работе. Без этого простого совета — смотреть глазами филолога было бы трудно понять некоторые сокровенные вещи из области понятий, смыслов, истинных значений слов — и их подмены, ловко совершаемой социальными манипуляторами при каждой революции или перестройке.

Валерия Алексеевича все же уговорили выйти на работу в латышскую школу. На зеленого студента, едва перешедшего на четвертый курс, взвалили двойную нагрузку — тридцать шесть часов в неделю. Шесть уроков подряд каждый день, кроме воскресенья. И шесть подготовок! Он преподавал русский и литературу в классах с шестого по одиннадцатый. Понятно, что ни о каком качестве преподавания речь уже не шла. Тем более что латышского тогда Иванов просто не знал. Языком он овладел уже после перестройки, просто-напросто на слух, не занимаясь этим никогда специально. Он читал, переводил, составлял со скрипом бумаги на латышском. Говорил бойко, но с такими нарочитыми порой синтаксическими ошибками и так ломая язык, что все вокруг, кроме латышей, конечно, покатывались со смеху. Особенно нравилось ему переводить буквально с русского на латышский идиоматические выражения, не поддающиеся прямому переводу, и популярные советские песни, весело распевая их в минуты хорошего настроения. Но все это было гораздо позже. А тогда, в 84-м году, он чувствовал себя в латышской школе полным идиотом, поскольку прекрасно понимал, что такой преподаватель, как он, просто-напросто дискредитирует идею преподавания русского языка в латышской школе.

И все-таки он старался как мог, оправдывая свои уроки «методом погружения в русский язык». Выдержал учебный год и многое понял благодаря этому опыту. Валерий Алексеевич подружился с некоторыми латышскими учителями, особенно семейной парой — Эриком и Гунтой. Муж преподавал физику, жена — латышский язык и литературу. Они были очень культурными и начитанными людьми. В лаборантской у Эрика, где учителя частенько выпивали после уроков, стояли книжные стеллажи, битком забитые русской классикой на русском же, естественно, языке. Это была их личная библиотека, не помещавшаяся дома, в маленькой однокомнатной квартирке. В тесный круг прибился вскоре и еще один студент — Янка. Молодой латыш учился на физмате заочно и преподавал в школе математику в младших классах. Они прекрасно чувствовали себя вместе, дружили, помогали друг другу, а весь остальной коллектив смотрел на них косо, но молчал, потому что власть еще была советской и напрямую упрекать парторга школы Эрика в дружбе с русским было пока неуместно.

Директриса — Илзе Иванова — относилась к однофамильцу приветливо, она-то прекрасно знала, что ни один опытный учитель не стал бы тянуть такую нагрузку, как этот желторотый студент. Надо сказать, что преподавание русского языка как система было в национальных школах отработано прекрасно. Методическая литература, учебники, достаточное количество часов, опытные в подавляющем большинстве учителя — все это, вместе с насущной пользой и понятной мотивацией, давало необходимую базу для быстрого и уверенного овладения русским языком любым желающим. А вот латышскому языку в русских школах учили отвратно.

Старшеклассники-латыши хорошо относились к Иванову. Они много читали на русском языке, молодой учитель беседовал с ними о книжных новинках, о жизни, рассказывал о балто-славянских языковых связях, об истории Прибалтики. И очень скоро с ужасом понял, что многие ребята, особенно девушки почему-то, искренне считают, что латышская литература появилась чуть ли не раньше русской. Более того, никто из них толком не слыхивал даже про «младолатышей», про то, что сам по себе литературный латышский язык, как и латышская нация в целом, сформировался только в конце XIX-го века, да и то при усиленной помощи русской интеллигенции и прямом одобрении царского правительства и на его, можно сказать, деньги.