Виновный

Дэниел знал, что, окажись приговор другим, он чувствовал бы себя не лучше. Его опыт общения с изоляторами, исправительными центрами для несовершеннолетних и тюрьмами показывал, что, как бы ни были дети травмированы в прошлом, в каком бы отчаянном положении они ни находились там, куда их отправляли для наказания и реабилитации, все это только усугублялось.

Здесь, в Брамптоне, Себастьян казался ему чем-то очень далеким — болезненно слабым, словно едва различимая нота. Уже почти настала зима, и с деревьев облетели все листья. Их обнаженные силуэты чернели на фоне неба, как рисунок легких. Въезжая в деревню, Дэниел услышал под колесами плеск дождевой воды. Задержав дыхание, он подумал, какая чудесная перемена была бы возможна, будь у Себастьяна своя Минни.

Он попытался отогнать мысли о мальчике. Ему вспомнился вкус губ Ирен от вчерашнего поцелуя, и он улыбнулся, останавливаясь перед фермой.

Двор был прибран, старый сарай исчез. Огород был вскопан, газон перед домом — подстрижен. Дэниел вдохнул чистый запах земли. На воздухе было холодно, и он достал ключ и вошел в дом — в последний раз.

Внутри все изменилось. О Минни уже почти ничего не напоминало. Полы сверкали чистотой, в ванной и на кухне пахло хлоркой. Старая электрическая плита еще никогда не была такой белой. Он провел по ней пальцем, вспоминая еду, которую Минни ему здесь готовила: мясную запеканку, рыбу с жареной картошкой, ростбиф и йоркширские пудинги.

Окна были выкрашены, стол пуст, а открытый холодильник сиял отмытым нутром.

Дэниел должен был встретиться с Каннингемом, чтобы обменяться экземплярами договора и отдать ключи. Он вспоминал, как приехал в опустевший дом несколько месяцев назад, все еще злясь на Минни, как страдал от своей потери, отказываясь это признать, как просил, чтобы все ее вещи выкинули и наняли клининговую компанию, чтобы вычистить дом. Теперь ему хотелось увидеть газету, которую она читала, банки со споротыми пуговицами, ее старую одежду, пластинки, на которых нельзя было оставлять отпечатки пальцев, животных, которые делили с ней жизнь, когда он от нее отказался.

У Дэниела сжалось горло. Он открыл дверь в гостиную. Там было пусто: ни старого дивана, ни старомодного телевизора с видеомагнитофоном, ни фотографий с рисунками, ни скамейки для ног, на которую она клала свои мозолистые, с ороговевшими ногтями ступни.

На полу остались царапины от ножек пианино, а там, где инструмент когда-то закрывал пол от света, дерево было темнее. Дэниел закрыл глаза ладонями.

— Мама, прости меня, — прошептал он в тишину пустого дома, и у него перехватило горло и по щеками потекли горячие слезы. — Пожалуйста, прости.

Ее босые ноги жали на педали — колени расставлены в стороны, ткань юбки свесилась между бедрами. Она распрямила плечи и со смехом отклонилась назад, ударяя по клавишам.

— Когда ты научилась играть на пианино? — спросил Дэниел.

Он лежал на диване и смотрел на нее, заложив руки за голову.

— В детстве. Отец любил играть и научил нас с сестрой… водил нас на концерты… а когда включал проигрыватель, заставлял сидеть тихо-тихо. У меня осталось несколько его пластинок, я их слушала еще маленькой девочкой.

Минни наклонилась к Дэниелу, правой рукой перебирая клавиши, а указательный палец левой прижав к губам:

— Хочешь, я тебя научу?

Он помотал головой и спросил:

— А твоя дочка умела играть?

Минни не ответила.

Он не мог понять, что случилось с маленькой девочкой, чью бабочку он пытался украсть, но каждый раз, смотря на фигурку, он думал о ней.

— Совсем чуть-чуть, — наконец сказала Минни и заиграла так громко, что он почувствовал вибрацию звука через диван. У него даже зачесалась голова.

Щеки у нее покраснели, глаза наполнились слезами. Но потом она, как обычно, откинулась назад и рассмеялась. Тяжело ударив по клавишам, посмотрела в окно.

— Ах, ну давай же, Денни. Сядь рядом и покажи, на что ты способен.

Он снова замотал головой.

— Ты же пробовал на прошлой неделе. Ты думал, что я во дворе, но я слышала, как ты давил на клавиши. Оно не сломается, не бойся. Давай разучим с тобой мелодию, или просто сыграй сам. Это не важно. Так приятно иногда пошуметь. Прекращает гул в голове. Вот увидишь. Поди сюда, садись…

Она пересела на длинную скамью перед пианино и похлопала по сиденью рядом с собой.

Прошло всего две недели с тех пор, как его избили и он убегал к матери. Нос до сих пор был какой-то не такой. Усевшись рядом с Минни и посмотрев на клавиши, Дэниел шумно втянул воздух. Он почувствовал запах влажной шерсти и прикосновение мягкого, словно подушка, бедра.

— Разучим что-нибудь простенькое или будем просто шуметь? По мне, хорошо и так и этак.

— Давай разучим, — тихо сказал он, тронув клавиши и прислушиваясь к одиноким пустым звукам.

— Отлично, посмотри на клавиатуру, тут есть черные клавиши, а есть белые. Что скажешь о черных?

Дэниел погладил их пальцем:

— Некоторые идут по две, некоторые по три.

— Боже, ну какой ты разумник!